что не плановая известно минимум за двадцать минут. Пациент поступает с правильно собранным анамнезом и почти выставленным диагнозом, корректировать, считай, нечего. Неинтересно, скучно и тоскливо. Но, видно, человек действительно тварь всеядная и даже к занудству привыкнуть может.

До окончания дежурства оставалось целых десять минут, я бесцельно шаталась по отделению, не зная куда себя приткнуть. Пациенты осмотрены, карточки заполнены и заняться совершенно нечем. В который раз остановившись у стойки регистрации, переворошила аккуратную стопку карточек, проверяя, все ли внесены в компьютерную картотеку. Делать это было ни к чему, я и так знала – все в порядке.

Тихо звякнул колокольчик наручных часов, оповещая, что пора переодеваться и отправляться домой. Подавив тяжелый вздох, сдала дежурство и поплелась в общую раздевалку, где мне был выделен узкий, железный шкафчик. У доктора Романовой больше не было своего кабинета. К доктору Романовой новое начальство, сменившее Гену, испытывало недоверие. Новое начальство считало, что доктор Романова вообще недостойна пользовать пациентов, которых шесть лет назад так позорно бросила, укатив за лучшей долей. Подобный детский максимализм, годный для Зака, но совсем не подходящий взрослой женщине и профессору, вызывал усмешку. А еще, я думаю, меня подозревали в «волосатых» руках, ногах и прочих частях тела и в том, что я вернулась только с одной целью – «подсидеть» начальство. А как же иначе? Вон, поговаривают, что за меня хлопочет не кто-нибудь – первый после Бога! Да и вообще, отец у меня генерал, так что… Кстати, о первых. Адмирал, наконец, вернулся из отпуска, к нему обязательно надо заглянуть, поблагодарить за оставленную за мной каюту.

Аккуратно повесив форму в шкаф, накинула рубашку поверх майки, закинула на плечо рюкзачок и, не забыв провернуть ключ в замке, вышла из раздевалки. Надо с этим что-то делать, это совсем не похоже на жизнь, скорее на существование, может, действительно податься к Низе? Все равно здесь ничего не держит, останавливало только то, что Заку до конца учебного года оставалось два месяца, а он и так уже второй раз меняет учебное заведение. Пусть мальчишка закончит год, а уж потом…

– Я отказываюсь от операции! – вклинился в мои мысли отчаянный крик. – Я не позволю вам копаться в моих мозгах! Уж лучше подохнуть!

А это еще что? Кто это у нас капризничает? Наплевав на закончившееся дежурство свернула в сторону палаты, откуда теперь слышался успокоительный бубнеж. На кровати, скрестив руки на груди, восседал нахохлившийся пациент, а рядом стояла начальница госпиталя, высокая стройная женщина, чуть за сорок, сумевшая сохранить природную красоту, не прибегая к услугам пластиков. Хирургическая форма, нежно- оливкового цвета, облегала стройную фигуру, выгодно подчеркивая все достоинства. Начальница низким, баюкающим голосом пыталась воззвать к благоразумию больного и уговорить его на операцию, чуть позади топтался еще один персонаж в медицинской форме. Врач мужецкого полу был настолько молод, что впору усомниться в его квалификации.

– Руджеро, успокойся, – посоветовала я паникеру, готовому снова поднять ор.

– Доктор Романова, ваше дежурство окончилось, – сделали мне строгое замечание, на которое я, впрочем, не обратила особого внимания. Начальница раздражала все больше.

– Я знаю, – пожала я плечами, берясь за планшет карточки и наскоро просматривая анамнез.

– Доктор Романова, это не ваш пациент, – в голосе начальницы прорезался металл, а красиво очерченные крылья носа раздраженно дрогнули, – потрудитесь покинуть палату!

В начинающемся скандале точку поставил нерадивый пилот. Он подался вперед и осторожно потыкал меня пальцем, убеждаясь, что перед ним не мираж.

– Романова, это правда ты? – глядя несчастными глазами, вопросил Руджеро.

– Я, Руджеро, я, – усмехнулась я, – ложись, я тебя гляну.

– Мне ребята говорили, что ты вернулась, но я им не особо… – забормотал пациент, укладываясь и позволяя себя осмотреть.

– У тебя что-то болит?

– Нет, – протянул он часто моргая, от яркого света фонарика, – только в глазах какое-то мельтешение непонятное…

– Очень хорошо, – улыбнулась я, ощупывая лимфоузлы на его шее. – Давно началось?

– Да с месяц назад, – Руждеро шмыгнул носом и пожаловался, кивая на врачей, – они мне говорят, что у меня опухоль в мозгах. А этого не может быть!

– Конечно, не может, – успокоила его я.

– Потому что у меня мозгов нет? – подозрительно сощурился пилот.

– Ну, я этого не говорила, ты это сам сказал, – хохотнула я, задирая его рубашку и осматривая посветлевшую россыпь пятен на коже. – Так откуда, ты говоришь, прилетел?

– Я не говорил, откуда я прилетел, – дернув плечом заметил Руджеро, – но если тебе так интересно… У меня командировка была полуторамесячная в приграничную зону. Исследователей возил. Планета – жуткая дыра. Постар. Слышала о такой?

– Слышала, слышала, – пробормотала я, более внимательно приглядываясь к глазам пилота, уже догадываясь, что произошло с бедолагой. Ну, как же можно быть таким идиотом?! – В глазах, говоришь, рябит? И шкура в пятнах? И температура зашкаливала? И отъезжал, небось, пару раз? И в пограничье мотался? И, конечно же, по расхлябанности своей, пил там сырую воду?!

– Не пил! Что я – дурак?

– Конечно, дурак, раз вопреки всем инструкциям хлебал воду из местного источника, не потрудившись ее обработать! Кто тот мудрый человек, что отправляет пациента на операцию? – через плечо поинтересовалась я у примолкших коллег.

– Я, а что? – выдвинулся вперед молодой врач. – Вы оспариваете мой диагноз?!

– Ни в коей мере! Я только хочу поздравить вас, коллега, – подпустив в голос иронии откликнулась я, – вы едва не убили невиновного человека.

– Доктор Романова, – возмущение в голосе начальницы доставило мне истинное удовольствие, – давайте выйдем в коридор!

– С удовольствием, – кивнула я, – и коллегу с собой прихватим, а то он от особого рвения пациента окончательно залечит.

– Анька, ты же не уйдешь? – заволновался Руджеро и для большей убедительности пригрозил, – я кроме тебя никого не подпущу!

– Не уйду, успокойся. Мы только выйдем на пару слов и сразу вернемся.

Едва за нами закрылась дверь палаты, начальница набрала воздуху, собираясь устроить мне разнос прямо в коридоре. Я предупреждающе подняла руку, останавливая ретивую профессоршу.

– Я бы на вашем месте этого не делала, – тихо заметила я, не давая ей начать говорить, – меня устыдить не получится, а коридорные разборки вам репутации не добавят. Не стоит себя унижать.

Женщина побледнела, готовая взорваться яростью от подобной наглости неугодной подчиненной, но с собой справилась и предложила проследовать в ее кабинет. Эх, уволят вас, Анна Дмитриевна, и без выходного пособия! Я разглядывала напряженную спину идущей впереди начальницы и думала, что ее слишком рано поставили на такую высокую должность, что у нее нет опыта работы с людьми и что заведующей госпиталем нельзя быть столь импульсивной. Сзади разобижено сопел вчерашний интерн. Много амбиций, мало мозгов… и куда катится мир? Ой, кто бы говорил! Помнится, госпожа Романова самостоятельно практиковала с восемнадцати лет, случай даже в наше время невиданный. Да! Практиковала! Но никогда не пыталась лечить пациента, зараженного банальными гельминтами, операцией на мозге!

В кабинете начальница сразу заняла свое кресло, нам с коллегой предполагалось стоять, как нашкодившим школьникам. Может, не будь этих шести безумных лет службы в МК я бы и смирилась с подобным отношением, но не сейчас. Сейчас я знала себе цену, и мало кто мог указать мне место. Я перебросила легкий рюкзачок на другое плечо и, пройдясь по кабинету, выдвинула стул.

– С вашего позволения, присяду, – поставила я в известность начальство, – а то ж с дежурства я.

– Романова, что вы себе позволяете?! – взревела начальница, сдерживаться которой уже не было никакого смысла.

– А что я себе позволяю? – ровным голосом поинтересовалась я, невинно хлопнув ресницами.

– Какое право вы имеете вмешиваться в ход лечения чужого пациента?!

– Полное, – пожала я плечами, не сумев сдержать усмешку.