Натянув обувь, услышал из кухни странный звук: сначала что-то резко высыпалось, а потом враздрызг зазвенело.
Это Алька вывалила в раковину ложечки, а заодно и слипшийся сахар высыпала.
Больше никаких звуков.
Было ясно, что она стоит у раковины и смотрит перед собой, куда-то в полку с чистой посудой, всем существом требуя, чтоб я подошел и обнял ее за плечи.
Тогда б она меня минуты через три простила.
Я вышел в подъезд.
Алька включила воду, и она потекла в сахарную горку. Сначала сахар, налипая, взбухал и темнел, а потом вдруг развалился и комками поплыл в сток.
На улице я пел песенку.
По дороге медленно проехали поливальные машины, ничего не поливая.
С минуту, чуть прихрамывая на больную ногу, я ковылял за ними, ожидая, что они включат свои усатые фонтаны и окатят меня как следует.
Налетел на молодую маму с сигаретой в зубах, свободной рукой она толкала коляску, в коляске лежал голый, покрытый равномерной хрусткой коркой младенец.
Сигарета выпала, младенец открыл глаза, лишенные ресниц.
Меня обозвали.
Вошел в подъезд, сел возле двух так и не прибранных туфель, поставив одну слева, а вторую справа от себя, и заплакал.
Ничего, это пройдет. Переживешь, это ж ты о себе плачешь. Только о себе.
— А меня можно проверить? — в третий раз спросил я, выслушав сначала удивленный, потом ироничный, потом раздраженный ответ профессора.
— Ты хочешь людей убивать? — спросил он, помолчав.
— Нет. Но я их ненавижу.
— Убивать хочешь? — спросил он, издеваясь.
— Нет.
— Не отвлекай тогда меня.
— Да что ж это такое! Я не договорил! — крикнул я в трубку, услышав гудки.
«Сейчас я тебе покажу, сейчас я тебе устрою», — повторял я неведомо кому, одеваясь.
Одна брючина все норовила обнять вторую, у рубашки всюду была изнанка, проездной на метро упал на пол и пропал. Ползал на четвереньках и рычал, разыскивая его.
Там оставалась одна поездка.
В метро почесывался от нетерпения, как наркоман. Девушка с книгой, родинка над губой, отсела при первой возможности. Смотрел на нее, желая, чтоб освободилось место рядом — я б уселся туда. Ты что, думаешь, твоя родинка обладает большой ценностью? Все хотят на ней жениться?
Иногда девушка строила нарочито рассеянный взгляд и скользила глазами по вагону, в том числе по мне, с целью еще раз убедиться, что я наркоман. Тогда я начинал чесаться еще злее, кожа черепа хрустела под ногтями…
В итоге едва не проехал свою станцию.
Нырнул в переход, схватил какого-то мелкого пацана за руку:
— Пойдем, хочу тебя спросить.
Тот упирался и попискивал, я тащил.
На свету обнаружил вдруг, что это взрослый человек неместных кровей, глаз не видно, во рту три зуба. Выбросил его ладонь из руки.
Выбежал на свет, шел быстро, невыносимо хотелось дождя.
Почти добежал до Фрязинской набережной — решил пройтись, прежде чем зайти к профессору, подышать, обдумать всё.
Шел и повторял: «Обдумать всё… А в каком возрасте я потерялся… Обдумать всё… В каком!.. Обдумать!»
Натолкнулся на двух мужчин, не глядя извинился. Пошел дальше, куда-то спешил еще десять метров, потом очнулся. Бережно повернул голову к тем, кого толкнул, они не смотрели на меня: профессор и еще кто-то рядом с ним. Показалось, что этот второй упирается, не хочет идти… И движется странно.
Нагнал их, обежал, встал на пути.
У профессора кривились губы, как будто он гонял во рту туда-сюда нерастворимую таблетку.
— Здравствуйте, — сказал я торжественно.
Профессору я решил руку не подавать, это показалось мне несколько неприличным, а вот его молодому спутнику протянул раскрытую пятерню. Она висела в воздухе, чуть подрагивая тяжелыми пальцами, похожая на кусок теста.
В ответ мне руку не дали.
В растерянности я посмотрел сначала на профессора, тот прекратил катать таблетку, но не ответил мне ни взглядом, ни словом, а потом в лицо его спутника.
Оно было совершенно невменяемым.
Я успел подумать: «…взрослая особь… держит втайне… проводит опыты…»
Профессор чуть дрогнул губами и произнес три фразы, словно выложил три тяжелые монеты:
— Это мой сын. Он сумасшедший. Мы гуляем.
Сидел на кровати, двигал телефон ногой по полу.
К вечеру в квартире духота стояла такая, что подбородок прилипал к груди. Под мышками, в рыжих зарослях, всё время текло.
И даже лобок стал сырой, потный и чесался — будто до этого им долго терлись о забор.
Открыл форточку, но сквозняк подтекал еле-еле, как мазут.
Последние дни появилась привычка не закрывать дверь в квартиру…
Прилягу на кровать, потом чувствую беспокойство: встаю, проверяю — не пришло ль оглоедам в голову завернуть язычок замка… Нет, открыто.
В темноте бреду обратно, спотыкаясь и высоко поднимая ногу с залепленным ногтем.
Где-то тут была распахнутая дверь в комнату, ничего не вижу.
Выставил вперед руки, чтоб не удариться лбом о дверь. Медленно шел, совершенно слепой, и тут получил обидный деревянный удар в переносицу — как раз дверью. Я пропустил ее ровно промеж выставленных рук и встретил лицом косяк, стоявший в темной засаде. Выругался, отпихнул дверь, она стукнулась о кресло в прихожей, вернулась и ударила мне по пятке. Дико отдалось в больном пальце.
Минуту стоял, подвывая.
Сел на кровать, поднял руки и некоторое время смотрел на пальцы, как они шевелятся где-то вдалеке. Казалось, что пальцы существуют отдельно от рук.
Неожиданно для самого себя завалился набок и спустя минуту с усилием затащил на кровать ноги. Тело рассыпалось, как будто состояло из разных, совершенно не связанных друг с другом частей.
Накидали вразнобой плечо, колено, печень, локоть, челюсть. Спина и бок угодили во что-то мелкое, сорное.
Щелкнул ночником, лежал зажмурившись. Попривык, стянул простыню, посмотрел, чем питались оглоеды, пока меня не было дома. Ели печенья, ржаной хлеб, вроде бы еще яблоко, но не уверен… еще сухари. Сухари насыпаны такими острыми и обильными крошками, будто их не ели, а просто крошили. Размашисто ладонью смёл всё это на пол, в темноте раздался перебойный шорох — как будто в комнате порывами пошел легкий мучной дождь.
Застелил простыню снова и услышал комара. Жив, иуда. Сначала он скитался у потолка, неприязненно садясь на побелку и вновь взлетая во всё более нарастающем раздражении.
Потом, показалось, смолк — и вдруг возник возле самого уха, буквально возопив: «Спи-и-ишь! Когда мне так херово!»
Я несколько раз взмахнул руками с необычайной яростью.
