—
В Виляке его все знают. Заходит к нему одна старуха — Карклиха. «Курочки мои пропали, — говорит. — Все как есть тринадцать штук: пеструшка, рябонька, чернохвостка…» — «Околели, что ль?» — «Нет, сынок, уворовали. Утром иду поглядеть, курятник разломан, и курочки мои тю-тю». Езупан взял бланк протокола и приготовился писать. «Куры были зарегистрированы?» — опрашивает Езупан. Старая в толк не возьмет, о чем ее спрашивают. «А как вы докажете, что куры были ваши?» — «Господи, да хоть соседка подтвердит. Одна была пестрая, у другой хвост черный…» — «Ну ладно, ладно. А налог за кур уплачен?» — «Какой налог?» У старухи корзина из рук на пол. «Кстати, — продолжает Езупан. — Вы ведь проживаете в границах города. А в городе держать домашний скот запрещено. Только, может, вообще у вас никаких кур не было?» Старуха и вовсе опешила, но потом все же смекнула, куда он клонит. «Батюшки- светы, да нешто я говорю — были? Ясное дело, не было». Старуха на попятный, Езупан бланк порвал да и в корзину.
—
Ладно, будет философствовать, — прервал Дзенис очередную импровизацию капитана Соколовского. — Есть серьезный разговор. Наш Озоллапа далеко не такая бестолочь, каким ты его изображаешь. Приговор по делу Саукум он опротестовал. Верховный суд его отменил. Надо приступать к новому следствию. Дело поручено Трубеку. Я буду ему помогать, а тебе предстоит ряд оперативных заданий. Сам понимаешь, история запутанная, придется поработать по-настоящему.
—
Короче, Роберт. Давай выкладывай, что надо сделать.
Дзенис вынул из кармана записную книжку.
—
Всплыли некоторые интересные обстоятельства. Мы с Трубеком заходили к Геновеве Щепис. Кстати, она теперь занимает обе комнаты.
—
Значит, смерть Лоренц была для нее выгодна.
—
Выходит, что так, — согласился Дзенис. — Затем: на наружном подоконнике мы обнаружили шерстяные нити. Отыскали портниху, у которой Лоренц иногда шила, нашелся и лоскуток от ее заказа. Заключение экспертизы установило: найденные нити вырваны из пропавшего зимнего пальто.
—
Одним словом, твоя версия подтверждается: вещи брошены через окно.
—
И третье. Казимир Щепис весь октябрь находился в командировке. Его жена утверждает, что Казимир за это время ни разу не был дома. А дворничиха в ночь убийства, когда наверху кричали, видала в переулке машину Щеписа. Наконец, последнее и самое главное: Казимир Щепис, как и Зента Саукум, после смерти Лоренц сразу подался в Норильск. Два человека из одного дома одновременно уезжают в Норильск. Не слишком ли странное совпадение?
—
Ого, брат, тут не то что ниточка, за которую можно потянуть, а настоящий канат, — потер руки капитан Соколовский.
—
Вот и хочу тебе всучить конец этого каната.
На столе зазвонил телефон. Капитан взял трубку.
—
Уголовный розыск, — отозвался он. — Слушаю, товарищ подполковник… Где вы сказали, на Рупниэцибас?.. Так, так, похоже, работа Рыжего Джумбо… Есть, сейчас выезжаю.
Соколовский положил трубку и снял со спинки стула китель.
—
Приемное время окончено. Будь здоров, Роберт! Если что нащупаю, сразу же дам знать.
С самого утра лил теплый весенний дождь. К полудню он перешел в мелкую изморось, и теперь улицы были окутаны настоящим лондонским туманом. Оконные стекла от него запотели. Комната напоминала каюту корабля», плывущего в туманном море.
Адвокат Робежниек стоял у окна и вглядывался в серую муть. Рабочий день был окончен. Приемная юридической консультации опустела, коллеги разошлись по домам.
Телефонный звонок дерзко разорвал тишину кабинета. Хотя Робежниек и ждал его, он все равно вздрогнул.
«Нервишки у вас пошаливают, молодой человек!» — мысленно укорил себя адвокат и взял трубку.
—
Алло! Да, это я… Конечно, могу. К вам? Хорошо, еду.
Десятью минутами позже адвокат уже поднимался на верхний этаж одного из домов в конце улицы Горького. Дверь открыла сама Майга Страуткалн.
—
Входите, пожалуйста.
—
Ого, трехкомнатная квартира на двоих?! — удивился Робежниек. — Вот это я понимаю.
—
Это отец мужа оставил нам.
—
Щедрый у вас тесть.
—
Возможно, слышали об академике Страуткалне?
—
Еще бы! Только не знал, что он ваш родственник.
—
Два года назад, когда у Эдвина умерла мать, тесть ни за что не захотел тут оставаться. Купил себе домик в Пабажах, у самого моря, и поселился там. Городскую квартиру оставил Эдвину. Мне пришлось только обставить ее по-своему.
Робежниек переступил порог комнаты и остановился. Все тут говорило о недурном вкусе хозяйки и ее любви к уюту. Оранжевые шторы на окнах гармонировали с корешками книг на полках, торшер с двумя абажурами, торчавшими в разные стороны, как тюльпаны, ажурный столик для кофе и еще многие мелочи.
—
Вы одна дома?
—
Муж уехал на рыбную ловлю. Приедет поздно или даже под утро.
—
В рабочий день?
Майга развела руками.
—
Я в этом не разбираюсь. Эдвин утверждает, что только в будни бывает хороший клев. По субботам и воскресеньям ему не везет. Понаедут, говорит, разные пьянчуги на реку, горланят, не столько удят рыбу, сколько ее распугивают.
—
А как же служба?
—
Он часто берет работу на дом и тогда может по нескольку дней не появляться в своем институте.
—
И каковы же у него успехи? — продолжал интересоваться Робежниек. — Я имею в виду рыбную ловлю.
Хозяйка открыла дверцу буфета и вопросительно посмотрела на гостя.
—
Вино или коньяк?
—
Если не возражаете — коньяк.
Майга Страуткалн налила рюмку коньяку адвокату, немного вина себе.
—
Меня никогда не интересовали уловы Эдвина, — сказала она равнодушно. — Рыбу он отдает нашему дворнику. Тот присматривает за машиной.
—
И вас не волнует увлечение супруга рыболовством?
—
А, собственно говоря, почему?
Робежниек немного смутился.
—
Я думаю…
—
А я не думаю и не желаю ни о чем думать. Я не юрист и не занимаюсь расследованиями. И вообще: умная жена должна кое-что пропускать мимо ушей и на некоторые вещи смотреть сквозь пальцы. Если ты человеку доверяешь, то незачем вынашивать в голове всякие подозрения. А если не веришь — не живи с ним ни дня.
Робежниек улыбнулся.
—
Вас ожидает безоблачное счастье до гробовой доски.
Вы читаете Приключения 1972—1973
