После возрождения ветхозаветных представлений о справедливости, сюжет уплотняется с момента посвящения Павла в понтифики. Прочтите внимательно этот отрывок из первого Послания к коринфянам, провозглашающего его новым собратьям по вере: 'Как смеет кто у вас, имея дело с другим, судиться у нечестивых, а не святых? ... К стыду вашему говорю: неужели нет между вами ни одного разумного, который мог бы рассудить между братьями своими?' За призывом к изгнанию нечестивых последовало заявление более общего и универсального характера, которое звучит в веках: 'Разве вы не знаете, что святые будут судить мир? Разве не знаете, что мы будем судить ангелов?..' (Это вызывающе опасная точка зрения, предварившая логику появления Холокоста и других этнических чисток, особенно когда её выдают за дословную передачу слов Господа.)
Павел пишет и про свое беспокойство относительно новообращенных римлян, которые слишком серьезно восприняли предписание Иисуса ставить любовь выше закона: 'Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению'. Здесь Павел рассуждает о древнеримском правительстве, которое покоилось на римском праве и армии. И хотя это наблюдение было сделано, чтобы укрепить собственные позиции в борьбе за первенство в церкви, позже оно же будет сделано относительно самих церковных властей и её Божьей рукой освященных армий. Апостол рассказывает, что власть культуры дана нам от Бога - концепция, возможно, сопоставимая с представлениями Моисея, но в корне противоречащая мысли Иисуса.
Размышления Павла относительно властей продолжаются в дискуссии о правительстве; он пишет: 'ибо начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых... Ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро... (итак) отдавайте всякому должное: кому подать - подать, кому оброк - оброк; кому страх - страх; кому честь - честь'. Здесь не просто заложены основы для софистики, которая спустя 16 столетий стала божественной привилегией королей и отозвалась ещё через четыре столетия сонмом евангелистов, размахивающих флагами в поддержку тёмной стороны американской политики. Все обстоит намного серьезнее. Между этим утверждением и рассуждениями Иисуса о том, что любовь делает право устаревшим, лежит бездонная пропасть.
Павел не сумел уловить тонкость знаменитого изречения Христа о воздаянии Цезарю цезарева. Мы отдаем Кесарю Кесарево, чтобы свободно воздать Богу Богово - а именно: сердце, душу и саму жизнь. Заметьте, что призыв соглашаться с противником, чтобы тот не привлек к суду и не упек в тюрьму, созвучен суфийскому высказыванию о том, что только глупец может быть честен с бесчестным.
Также примите во внимание подлинный смысл замечания Иисуса о человеке, подбирающем зерна в субботу. То, что подобранное зерно не принадлежало ему, было меньшей частью смысла высказывания. Нарушение правил шаббата заключалось в том, что нарушитель поднял зерно, и это было подлинной сутью замечания. И сказал ему Иисус: 'Человек, если ведаешь ты, что творишь, то благословит тебя Бог. Если не ведаешь, что творишь, то ты проклят, как обычный преступник'. Запутанные и деликатные тонкости в движениях души, идущие от сердца, просто не могут быть поняты таким умом, как у Павла, втянутым в бесконечные запутанные споры, в которых никому не удается победить, а проигрывают все.
СТОЯ У ВОРОТ
В любом случае, Павел не мог видеть то, что видел Иисус - а именно, что нет различий между римским правом и храмовой службой, за исключением того, что закон храма стоял на страже у ворот и никого не пропускал, и что вызвало гнев Иисуса. Конечно же, Иисус имел в виду законы, стоящие на страже врат, ведущих в Царствие Небесное внутри человека, что переводится как интеллект, блокирующий работу сердечной мудрости.
Что касается двух законодательств, то первое из них - римское право, которое, при поддержке огромной армии, отбирало деньги и вещи; а второе - Закон Моисея: опираясь на храмовые власти, он грабил души. Второе Иисус считал более губительным. Здесь нет большой тонкости. Иисус указывал на лицемерие и порочность обеих позиций, но не высказывался ни за, ни против в обоих случаях*. Он поддерживал трещину в скорлупе, узкую лазейку, обнаруженную в законе, исключающем принцип середины в логическом мышлении.
* Элейн Пэйджелс с большой ясностью и простотой показала, каким образом несколько кратких подлинных высказываний Иисуса снова и снова изменялись, теряя целесообразность, с целью привлечь новообращенных и защитить различные политические позиции и толкования Евангелия. То, что древние евреи сами стали козлами отпущения и мишенью, по мере роста некоторых незначительных изменений, было медленным, но смертельным поворотом в развитии событий. Можно сказать, что семена Холокоста были посеяны давным-давно.
В постулатах Иисуса женщины занимали значительное место. Его отношение к ним было прямо и опасно противоположно современной ему культурной практике. Следует только отметить, что его всепрощение распространилось и на женщин; он заступился за жену, изменившую мужу, которую по закону толпа должна была закидать камнями; он защищал женщин от ужасной несправедливости закона при разводе; и он был готов вкушать пищу и общаться с женщинами дурной репутации. Все эти действия шли вразрез с установками культуры того времени. Некоторые проповеди познавательного характера ставили женщину на очень высокое место в иерархии Иисуса. Так, в Евангелии от Иоанна, называемого 'возлюбленным учеником' Христа, тихое, ненавязчивое присутствие Марии Магдалины упоминается практически в каждом эпизоде жизни Христа. Джеймс Кэрс поднял эту тему в странной, сюрреалистической жемчужине своего творчества 'Евангелие от Возлюбленного Ученика'.
Однако Павел вернул женщину на её прежнее место и быстро восстановил патриархат и власть духовенства новой церкви. В отношении к женщине он был не менее самодоволен, самоуверен и консервативен, чем в вопросах права, справедливости и правительства. В первом Послании к коринфянам он пишет, что '...хорошо мужчине не касаться женщины...', хотя он же смягчает это признанием, что 'лучше вступать в брак, нежели разжигаться', даже когда он убеждает своих последователей быть столь же сильными духом, как он, и сопротивляться этой слабости. Чтобы мужчина не допустил торжества потребности в плотской любви, Павел склоняет чашу весов в свою пользу: 'всякому мужу глава - Христос, жене глава - муж'.
Он не колеблется активно использовать чувство стыда в качестве способа насаждения культуры, как это видно из десятой главы Послания к римлянам: 'всякий, верующий в него, не постыдится'. Но для нас более важно откровение в Первом послании к коринфянам: 'и всякая жена, молящаяся или пророчествующая с непокрытою головою, постыжает свою голову'. Его рассуждения, связанные с этим странно исламским заявлением, за которым следует отлучение женщины от церкви, если она не покрывает свою голову, ещё более разоблачительны: 'муж не должен покрывать голову, потому, что он есть образ и слава Божия; а жена есть слава мужа'. Павел часто повторяет эту литанию в пятом Послании к ефесянам, затем она вновь звучит в третьем Послании колоссянам. Эта литания подчеркивает превосходство мужчины и подчиненное положение женщины. В Послании к ефесянам он убеждает: 'Рабы, повинуйтесь господам своим по плоти со страхом и трепетом' - так же, как он увещевает жен подчиняться воле мужей.
В первом письме Тимофею Павел объясняет: 'Жена да учится в безмолвии, со всякой покорностью; а учить жене не позволяю... ' (Прошу обратить внимание на повелительное наклонение этого поразительного запрета, который я выделил курсивом, чтобы не упустить его значения.) Далее он продолжает: '...ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии, ибо... жена, прельстившись, впала в преступление...' - и, конечно же, утянула за собой и бедного невинного Адама. Этими словами Павел ставит архетипический образ Евы, а с ней и всех женщин, на место зачинателей первородного греха, в то время как этот образ был вознесен на вершины святости темной рабочей лошадью Августином, и о чем нет ни малейшего упоминания в словах или действиях самого Иисуса. Вслед за Павлом вирус женоненавистничества проник в большинство христианских доктрин и во многие версии последовавших проповедей. В Новом Завете или гностических текстах осталось мало фрагментов, которые бы избежали искажения слова Иисуса в духе толкования Павла. В добавление к этому, с помощью тезиса о возрождении
