В добавление к оживлению (после нового толкования) мифа о жертве, проповедники под предводительством апостола Павла установили связь между Моисеем и Иисусом, другими словами, - между законом и любовью. Они объединили древнееврейские скрижали, данные человеку Богом, с новыми заветами, чтобы сделать их приемлемыми и желанными для приверженцев старого храма. Так трещина в скорлупе культуры, ныне представленная образом Креста, была быстро заклеена и стала оказывать культуре поддержку, укрепляя её защитную оболочку. Поскольку новая история была всего лишь вариантом старой, любящий Отец, ради вхождения которого в историю и сознание человечества жил и умер Иисус, был снова превращен в бога Моисея. Этот Ветхозаветный Бог и есть подлинная плоть и кровь как Второго Пришествия, так и исправленного стандартного издания Евангелия, его хорошо 'продаваемой' версии (оригинальное издание могло и не пользоваться такой популярностью).

Ветхий Завет был величественной исторической легендой о замечательном пути развития народа и о растущем просвещении относительно природы Бога и человека. На раннем этапе развитие еврейского народа сосредотачивалось на образе вспыльчивого Яхве, чей характер был столь же парадоксален и противоречив, как и длительное пробуждение самого Израиля. Принятие евангелистами этого громоподобного создателя жестокой зависти, осуждения и мщения отбросило развитие теологии на тысячи лет назад. Однако, привязав Новый Завет к Старому, евангелисты дали новую жизнь этому вспыльчивому и порывистому Богу, который легко занял место Отца Иисуса, носителя благих и совершенных даров. Это очень похоже на то, как Христос, грозный Судия, занял место всепрощающего Иисуса.

Этот воскрешенный тиран Нового Завета, недовольный результатами эпидемий чумы и мора, которые он насылал на провинившихся в ранних процессах своей судебной практики, вместо этого ввел в обиход наказание вечным горением в аду за совершенные грехи. И, чтобы закрутить гайки потуже, эти грехи могли совершаться и до рождения - явление, природу которого многие люди могли и не осознавать. Мы были прокляты только за то, что однажды были зачаты. Это продолжалось до божественного вмешательства Христа - так что быстро признавайте порочность своей природы и занимайте место в системе, пока ещё есть время!

Это предложение, до сих пор действительное в фундаменталистских, евангелических и некоторых католических кварталах, и служит укором всей Мэдисон Авеню. Один единственный институт отвечает за все: вызывает заболевание, ставит диагноз случившейся болезни и продает жертве противоядие. (По иронии, точно такой же механизм используется телевидением, всем миром коммерческой рекламы и мировой экономикой. В основе его действия лежит то, что Джил Бэйли называет 'желанием подражания' - привитое культурой вынужденное стремление делать, как остальные, и иметь то, что есть у других.)

Опорой появившейся организации проповедников и верующих, названной церковью, или 'телом Христовым', явился Павел - проповедник и апостол. Озарение, которое на него снизошло на дороге в Дамаск, было, без сомнения, подлинным, хотя толкование его очень спорно. Павел размышлял о смысле своего пробуждения в течение нескольких лет, как и Якоб Бёме и другие люди, которым было откровение. В конце концов, он заметно выделился среди всех евангелистов, чтобы испытать на себе вышеизложенное сказание о примирении человека и Бога с помощью ритуального жертвоприношения. Это измышление выдержало все, кроме тончайшего сходства с подлинным исходом Иисуса. Тем не менее, гений Павла, как и Фрейда, нельзя преуменьшать, равно, как и нельзя не принимать в расчет длинную тень, падающую на нас до сих пор.

В любом случае, бесчисленные и получившие признание толкования Павлом отрывков Евангелия почти ничего не оставили от оригинала, но послужили катализатором в процессе объединения в более или менее согласующееся целое зачастую противоречивых фрагментов. Даже наш заступник - Святой Дух или сердечная мудрость, которую явил Иисус и на которой зиждется его Завет, не избежал редакторских поправок апостола Павла. По-видимому, Павел поверхностно знал кое-что о конфликте между законом и любовью. Потому некоторые ученые считают, что он создал свое видение христианства из-за презрения и отрицания правовой системы, которой служил, а также, вместе с тем, еврейской храмовой службе и образу жизни.

И хотя Павел был достаточно осведомлен о юридической системе и её терминологии, он не обладал ключом к пониманию закона как некой культурной силы. Нигде не видно, что он осознавал тот факт, что путь Иисуса противоречил основной идее закона в целом. Первоначально именно Павел способствовал тому, что путь Иисуса был преобразован в средство воздействия культуры, от которой Иисус как раз и стремился освободить людей. Павел явил собой пример кипучего возвращения интеллекта на место духовной мудрости Иисуса, что апостол совершал с потрясающей тщательностью. Он был одним из тех блестящих умов и создателей системы, которым необходимо возиться с каждой проблемой или случаем, и возводить вокруг них огромные вымышленные конструкции, зачастую затеняющие само событие. Так христианство стало длинной тенью учения Павла, а не Иисуса. И хотя его интеллект воспринимается как сбивающая с толку извилистая логика, он создал условия для существования в течение двух тысячелетий теологии, также заводящей в тупик.

Первые примеры абсурдных противоречий в умозаключениях Павла можно найти в рассуждениях о любви; некоторые из них столь же прекрасны и интимны, как сонеты Шекспира. Начало послания Павла к римлянам раскрывает основы его измышлений. В его христологии нет ничего общего с путем Иисуса, хотя она содержит предсказания истории развития самого христианства. Он пишет своим римским новообращенным о 'возмездии с неба за всякое нечестие и неправду человека... (которые откроются) в день страшного и праведного суда от Бога, когда он воздаст каждому по делам его...'. Бог Павла завершает отношения с людьми возмездием, носящим характер массовый и разрушительный. И хотя это не тот отец Иисуса, от которого всякое даяние благо и всякий дар совершенен и который никого не осуждает, бог Павла стал намного более популярным. Культура, основанная на страхе, преклоняется перед ним. Разум, проникнутый постулатами культуры, и есть сама культура - комок страха в умирающем животном (определение, которое мы даем с извинениями в адрес Йетса).

Павел действительно искажает логику и закон, когда обращается к заповедям Моисея, показавшим истинное лицо мессии, которым он подменил Иисуса: '... те, которые, не имея закона, согрешили, вне закона и погибнут; а те, которые под законом согрешили, по закону и осудятся... В день, когда по благовествованию моему, Бог будет судить тайные дела человеков через Иисуса Христа...' - не пробегайте поспешно эту выделенную фразу, в ней ещё раз говорится о падении человека. Здесь исчез не только Бог любви и всепрощения, сам Иисус Христос стал инструментом для выполнения грязной работы правосудия в руках Божьих. И куда же делось не-осуждение и всепрощение?

Следующая цитата из Посланий к римлянам очень четко подводит итог тому, что случилось с проповедью Иисуса: 'Не мстите за себя, возлюбленные, но оставьте место для гнева Божия'. Здесь очевидна тонкая хитрость архаичной теологии, играющей в коварную игру: она взывает к скрытой в человеке ярости, обещая ему, по сути, что отмщение придет в образе божественного воздаяния с новым христианским порядком. Христиане играют в эту игру уже больше двух тысячелетий. Джил Бэйли и Рене Жирар доходчиво объясняют, каким образом желание мести удерживает жестокую цивилизацию, вращающуюся по своим циклам. В этой точке исчезает всепрощение, оно заменяется самодовольством, злорадствующим по поводу врагов, которых одолеет невидимая розга, именуемая грядущим Судом Божиим. Павел цитирует: 'Ибо написано: мне отмщенье, аз воздам'. Ценой расплаты стала проповедь любви, потеря которой не существена в деле победы священного отмщения, во имя свершения которого христиане боролись две тысячи страшных лет.