Звездный Час!

Но вместо всего этого звонкая яркость внутри привела его сюда: здесь, в трубе осталась лишь пригоршня минут…

Замысел был — всегда нести при себе фиксированную величину, А. Иногда использовался мост Вина, настроенный на определенную частоту A_t, свистящий, обремененный знаменьем, внутри электрических коридоров… а тем временем снаружи, по традиции в таких делах, собиралась бы некая величина В, наращивалась, пока Ракета набирает скорость. Поэтому при нарастании до заданной скорости Бренншлусса — «v°₁», подстегиваемые электрошоками, как любая крыса, загоняемая в этот очень узкий лабиринт чистого пространства, — да, радиосигналы с земли будут проникать в тело Ракеты, и рефлекторно — буквально посредством электросигнала, идущего по рефлекторной дуге, контрольные поверхности вздрагивают — и направляют тебя обратно на курс, едва начнешь от него отклоняться (как можно было не оступиться там, наверху, не впасть в это сияющее невнимание, когда тебя так захватило ветром, одной лишь высотой… невообразимыми пламенями у твоих ног?)… потому в этом плотно рулимом переходе все осуществлялось в острейшем, наиболезненнейшем предвкушении, когда В всегда росло до высшей точки, ощутимо, как налет приливной волны, что усмиряет любую самомалейшую тварь и полирует воздух до холодного копошенья… Твоя величина А — сияющее, постоянное А, несомое так, как, должно быть, некогда в ночи высоко над землею упаковали Грааль — в стародавние времена и при воинской мрачности гумора… и однажды утром, когда широкая верхняя губа вся в стально-ватной серости уточной поросли, — фатальный, ужасающий знак, он каждый день брился начисто, это значило, что настал и впрямь Последний День — и, к тому же, лишь суровым шестым чувством, равно верою и чистым восприятием, что В со Множеством Нижних Индексов сразу за линией электрического горизонта на самом деле приближается, быть может, на сей раз — как «B_iw», угол прецессии гироскопа, перемещается невидимо, но чувствуется, до ужаса возбуждающе, за металлическим каркасом к углу А_iw (именно так они тебе подсылали контактеров — чтобы вышли на тебя, ты же понимаешь, именно под этим углом). Либо как «B_iL», еще одно интегрирование — не скорость прецессии гироскопа, но сам неочищенный электрический ток, кровью стекший с подвижной катушки внутри полюсов, «скованный» маятник… они таким манером мыслили, Проектная Группа, в понятиях плененья, за- прещенья… к железу относились жесточе, более по-солдафонски, нежели большинству инженеров выпадал случай… Они себя чувствовали вполне эдакой сиволапой элитой — и Бреденнинг, и Шмайль, и на оголенный лоб ему ночь за ночью сияли флуоресцентные лампы… В мозгах все они делили меж собою старый-престарый электродекор: конденсаторы переменной емкости из стекла, вместо диэлектрика керосин, латунные платы и эбонитовые крышки, гальванометры «Цейсс» с тысячами регулировочных винтов с тончайшей резьбой, миллиамперметры «Сименс», установленные на сланцевых поверхностях, клеммы, обозначенные римскими цифрами, Стандартные Омы марганцевых проводов в масле, допотопная «Gulcher Thermosaule»[308], работала на отопительном газе, выдавала 4 вольта, никель и сурьма, сверху нахлобучены асбестовые воронки, слюдяные трубки…

Не пристойнее ли гангстерской была та жизнь? Дружба почище… во всяком случае, не такая двуличная… Там мы видели, как нам встраиваться… это определяла сама машинерия… все тогда было ясно, паранойя — это врагам, своим же — никогда…

— А как же СС?

— О, я бы сказал, это враги… [Смех.]

Нет, Клаус, пожалуйста, не отплывай, только не грезь о добрых советских допросах, что завершатся в какой-нибудь горностаевой постели, в каком-нибудь ступоре с ароматом водочного перегара, сам же знаешь, это глупо…

Величина В, Би-нижний-индекс-Эн-то-есть-Нэрриш, уже почти здесь — уже почти готова прожечь собою последний шепчущий покров и сравняться с «А» — сравнять единственный фрагмент себя самого, оставленный ими, чтобы миновать этот миг, несократимую куклу из германского стирола, поистрепавшуюся, фальшивее любого прежнего «я»… пренебрежимо малая величина в этом последнем свете… этот дробот охотницких сапог и ружейные затворы в смазанных пазах…

Вот пожалте — Энциан, Андреас и Кристиан, аки Смит, Кляйн да Френч, вламываются в полуподвал: серо-полевой комплект, газетная обувь, подвернутые штанины, руки, голые до локтя, сияют моторным маслом и трансмиссионной смазкой, размахивают карабинами — силу демонстрируют. Только никакие Пустые их тут не увидят. Слишком поздно. Лишь немая кровать да бурый эллипс, что ее кровь оставила на драном тиковом чехле матраса. И зернистыми кляксами по углам — синька… их подпись, их вызов.

— Где же она?.. — Кристиан разве что не в исступлении. Одно словечко не туда — и он кинется мочить первого же Пустого, что под руку подвернется. Мария, его сестра — здесь, была, может быть…

— Лучше мы, — Энциан уже опять в дверях, — где, э… ну, ее муж…

— Павел. — Кристиану хочется посмотреть ему в глаза, но Энциан не желает поворачиваться.

Павел и Мария собирались завести ребенка. Потом их стали навещать Йозеф Омбинди и его присные. Стервятничать научились у христианских миссионеров. У них списки всех женщин детородного возраста. Любая беременность — приглашение зависнуть, вкрасться, налететь. Могут угрожать, пускаться в казуистику, физически соблазнять — целый арсенал методов. Синька — излюбленный абортив.

— Нефтеперегонный завод, — предполагает Андреас Орукамбе.

— В самом деле? Я думал, с этим он завязал.

— Может, не сейчас. — Глаза девушкиного брата вперяются в него жестко, точно кулаки. Энциан, сволочь ты старая, да ты вообще не в курсе…

Они вновь садятся на мотоциклы и стартуют. В темноте мимо несутся взорванные сухие доки, обугленные ребра складов, цилиндрические ломти подлодки, которую так и не собрали. Где-то ныкается британская служба безопасности, но у нее свой инкапсулированный мирок. У британской «G-5» собственное пространство, и Зона конгруэнтна, однако не идентична тому, что разрывают нынче эти серьезные шварцкоммандос верхом на моцыках без глушаков.

Происходят разъединения. Всякая альтернативная Зона мчится прочь от всех остальных, разгоняясь предопределенно, с красным смещением, убегая от Центра. Каждый день мифическая дорога назад, о которой мечтал Энциан, все маловероятнее. Прежде требовалось различать формы одежды, знаки отличия, маркировку самолетов, соблюдать границы. Но теперь позади слишком много решений. Единый корень утрачен еще в майском опустошенье. У всякого сверчка нынче свой шесток, и всякий шесток теперь — Зона.

Толпа ПЛ тусуется у руины декоративного фонтана — десятка два, глаза пепельные и намалеваны на лица белые, как соль. Гереро их обруливают, въезжают на полпролета плоской долгой лестницы, юзят по уклону улицы, верхние зубы стучат об нижние, рамы мотоциклов пронзительно скрипят, вверх и вниз по лестнице мимо бессловесных плозий славянского дыханья. Пепел и соль. В сотне метров из-за стены возникает передвижная установка звукоусиления — голос, взращенный в Университете и давно уставший от текста, вещает:

— Всем очистить улицы. Расходитесь по домам. — Очистить… куда-куда разойтись? Должно быть, ошибка, наверняка это какому-то другому городу…

Вжик под старым нефтепроводом, воздвигнутым на эстакаду, что бежит теперь налево к воде, над головой огромные привинченные фланцы смягчены ржою и промасленной грязью. Далеко по гавани идет танкер, безмятежно покачивается, что паутина звезд… Фъють в гору наискось к бастиону впустую разбазаренных, узлами скрученных, расплавленных и обожженных балочных ферм, дымовых груб, водотяг, трубопроводов, обмоток, изоляторов, преобразованных всеми бомбежками, на земле гравий в пятнах тавота пролетает мимо милю в минуту и погоди-погоди, чего-чего сказал-то — «преобразованных», а?