чьём-либо кармане! Прочитайте, господа Сабутисы, исповедь Казиса Боруты, и вам придётся сгореть от стыда за то, что в независимой Литве этот человек пребывает в забвении. Подлость никогда не помнит о добродетели. Дело не в памятнике! Христу тоже памятников не ставили, но крестами уставлен весь мир.
Пусть это письмо моего учителя станет хоть каким-то путеводителем в дебрях моих писательских грёз и придаст вам, дорогие читатели, хоть сколько-то душевной бодрости.
СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ
Старый друг лучше новых двух
Мне не хочется вспоминать но нужно, чтобы такое не повторилось когда после всех ошибок, которые мне простило высшее советское руководство, я зашёл в Союз советских писателей, чтобы покончить с былыми недоразумениями и опять вернуться к работе. Как нарочно, я встретил всех товарищей и знакомых, которые собирались на какое-то заседание. Встретили они меня, словно увидели какое-то привидение или незваного гостя... Кто привалился к столу, кто отвёл взгляд в угол, а я остался стоять посреди бывшего княжеского кабинета, который теперь занимали председатель Союза советских писателей и всё его правление.
Не знаю, чем бы закончился этот мой визит; я стоял и разглядывал своих прежних товарищей, которых не раз за уши вытаскивал из всяческих бед и которые теперь меня не замечали, игнорировали, словно какого-то ужасного бездельника... Я знал о своих ошибках и провинностях, которые мне пришлось с такой болью искупать, но ведь и окружающие были отнюдь не святыми... Таких заносчивых и мелких людишек мне пришлось увидеть впервые, хотя с каждым из них я был знаком не менее двадцати лет... Печально улыбнувшись, я направился к выходу, но в дверях встретился с Председателем Верховного Совета тов. Ю. Палецкисом.
- Ну, наконец-то! - промолвил он, протягивая мне руку.
Принято считать, что в начале войны в глубь страны выехали те, кто вернее определич свою позицию и решился идти с советским народом... Но это неправда. Выехали те, у кого была возможность выехать или кто мог быстрее принять решение, иным и само руководство помогло. А были и просто герои собственной шкуры.
Помимо прочих, мне известен ещё один печальный факт, который завершился гибелью В.Монтвилы. Когда началась война и срочная эвакуация из Каунаса, ответственные товарищи из Дома писателей сказали ему, чтобы он выходил на Укмергское шоссе и ожидал, когда они подъедут на автомобиле и по пути заберут его. Монтвила так и поступил. Вышел на шоссе и ждал. Но промчался один автомобиль с товарищами, другой, Монтвила кричал, махал руками, однако никто не остановился, чтобы его забрать. Удручённый
Монтвила вернулся к себе домой, сжёг рукописи и не успел скрыться, как его арестовали и расстреляли.
Не падает ли его кровь на головы тех, которые поступили, как последние трусы, а потом, возвратившись после войны, разгуливали, как герои с задранными носами и проливали крокодиловы слёзы по гибели В.Монтвилы? Если бы они его не ввели в заблуждение, он не стал бы напрасно терять время и успел бы скрыться от ярости гитлеровских людоедов. Если не тот обман, он и сегодня был бы жив и крепок, его мужественный голос звучал бы в нашей поэзии. Люди с мещанскими наклонностями, которые в одной руке держали 'Капитал ” Маркса, а в другой, как шутил П.Цвирка, -“Сказано - не сделано ' Сметоны, и на деле прикрывались крылышками либеральной буржуазии, во время войны укрылись в безопасном тылу, а по возвращении принялись свысока командовать нами, пережившими всю волну оккупации.
Это было ужасное недоразумение. Поскольку оно принадлежит истории, мы можем об этом говорить открыто. От возвратившихся мы не услышали искреннего товарищеского слова, которое бы вселило веру, а только видели резкое отличие официальных речей от личных поступков: расселись на вершинах ужасно важные и недоступные, как будто заработали лавры героев, сидя в Пензе или умчавшись, сломя голову, в Алма-Ату, - куда до нас тем, остававшимся в горящем Вильнюсе или Каунасе, они же ничего не понимают в советском строе.
Это правда. Мы не очень разбирались. Каждый в меру собственной совести, понимания, мы пережили отвратительное время вместе со своим народом. Многие споткнулись, сломались, уступили перед ужасом оккупации, но смею утверждать, что литовская литература достойно перенесла тот тяжёлый период. Она не подключилась к прислужникам оккупантов, если не считать одного-другого клерикального или фашистского писаки, которые за один год не сумели стать советскими писателями, и если не считать одного-другого весьма гибкого типа, которые умеют за полчаса приспособиться к любому режиму. Но это простые жулики, не чета даже клерикальным писакам, обыкновенные литературные спекулянты. И нас удивляло, что те, которых мы во время оккупации избегали, первыми нашли общий язык с возвратившимися из Пензы, потакая им и помогая в налаживании быта. Что ж, это тоже хорошее дело, но нам, которые помимо оккупации дважды испытали, как фронт перекатывается через головы, казалось несколько смешным таскать из развалин буфеты и открывать чужие квартиры. И я заработал вечный гнев одного старого товарища (Жюгжды), можно сказать, учителя, когда он, согнувшись, тащил на себе буфет, а я стоял на лестнице и усмехался. Что ж, нехорошо я поступил: человек обустраивал свою жизнь, а я насмешничал. Он по справедливости расплатился со мной ненавистью, вредя везде, где только мог.
А потом, после буфетов, нам порой доводилось сталкиваться с такой мудростью, что рот разинешь. Когда я однажды пришёл предлагать на работу одного клерикала, но специалиста в своей области, тот же ''буфетчик спросил меня:
- Скажи откровенно, что он за человек?
- Чёрт его знает, - ответил я, - клерикал, слизняк, подхалим, но специалист в своей области.
- Это хорошо, - просиял мой буфетчик. - Перед кем он теперь будет подхалимничать? Перед нами?
Мне нечего было ответить, только с тех пор я не ходил ни за кого ходатайствовать. Тот специалист действительно поменял свою специальность на подхалимаж буфетчику и живёт теперь неплохо, хотя на деле о его работах по специальности не слыхать.
Со многими подобными вещами пришлось нам сталкиваться и слышать призывы: 'Пишите. Пишите. Почему не пишете? Американцев ждёте?'. Это гадкое издевательство. оно оскорбляю и отталкивало. Те. кто ждал американцев, через гитлеровцев к ним и сбежали, а те. кто остался, а отступить труда не составляю, т.к. гнали насильно, решили во что бы то ни стаю жить со своим народом и никуда не отступать из своей страны. Поэтому с губ не одного из выживших тогда срывалось такое крылатое выражение: “Зачем я буду писать? За килограмм дрожжей я получу больше, чем гонорар за книгу! ”
Мы не писали, но по другим причинам. Одни из нас были ошарашены, подавлены, морально остолбенели, другие не успели найти себя, понять советский строй, обладая привычками и идеологией буржуазного периода. Как от всего этого избавиться и включиться в восстановительную работу? Не все способны вращаться подобно флюгеру от каждого дуновения ветра. Любому порядочному человеку требуется терпение и время, тем более - писателю, который в первую очередь должен перестроить себя, освоиться с новой идеологией, приобрести новые привычки, чтобы помогать другим переориентироваться и включиться в перестройку страны.
Но никто с этим не считался. Кто не успел, тот получал по голове и был отвергнут, как прокажённый. Справедливо ли, по-товарищески ли так поступать? Взять хотя бы и мой пример. Заходит ко мне женщина, которая во время войны растерялась, осталась без семьи, с пошатнувшимися нервами, не способная в тревожное время понять ход истории и запутавшаяся в тенётах буржуазных националистов со своей бессмысленной писаниной. Когда она попыталась меня просветить, я прервал: 'Зачем ты читаешь мне эту чепуху'? Она ударилась в истерику, обозвала меня чуть ли не предателем, которого не трогают дела народа, и убежала. Я остаюсь в каком-то замешательстве, не зная, что делать. Мне жалко растерянную и вступившую на скользкую тропу женщину, тем более что это была не какая-то реакционерка, а женщина прогрессивная, которая в молодости даже состояла в комсомоле, только из-за своего характера и разных жизненных ситуаций свернула на кривую дорожку и теперь полностью запуталась во враждебной западне. Как это всё ей объяснить, как её убедить? Я молча ищу способ, чтобы вызволить её из этой путаницы.
А между тем она сама отыскала того, кто поможет её разобраться. Она зачитывает свои сочинения своей новой подруге, которая в буржуазное время была сторонницей Сметоны, вожатой в 'Союзе
