спине, как мать, успокаивающая не в меру разыгравшегося ребенка.

— Я выполню свой обет, Элеонора! — Его руки вдруг обвили меня, он стал целовать меня в губы, дрожа от возбуждения своим решением, повалил меня на ложе. — Я уже предвкушаю сладость победы, — пробормотал он мне в висок. — Какая великая мысль!

— Не надо, Людовик…

Пресвятая Дева! Этого я не хотела.

— Надо! Я возглавлю новый крестовый поход!

Я попыталась было оттолкнуть его и даже, кажется, преуспела в этом, но Людовик вдруг просто сорвал с себя монашеское облачение, не сознавая, как непривлекательно выглядит его плоть после долгого умерщвления. На язвы от власяницы даже смотреть было страшно. Я могла пересчитать все его ребра, четко выделялся каждый позвонок на спине, а кости таза выпирали до неприличия.

— А вы все так же прекрасны, как и в день нашей первой встречи, Элеонора. Я томился без вас. Вы будете вдохновлять меня в Великом Походе.

Не замечая, как напряглось мое тело, Людовик встал на колени подле меня, потом оказался на мне, задирая юбки. Я закусила нижнюю губу и уступила ему просто потому, что таков был мой долг. Его руки были грубыми от нетерпения, однако он ничего не делал для того, чтобы возбудить желание во мне. Быстрое обладание, довольное ворчание, когда он излил в меня свое семя — вот и все, что можно об этом сказать. Я даже не осмеливалась сравнивать это с теми удовольствиями, которые испытала под ласками анжуйца.

Людовик не заметил, что я отвечала ему неохотно. По крайней мере, все быстро закончилось.

Оторвавшись от меня, он снова надел власяницу и рясу, укрыв наконец от моего взора выпирающие кости и усохшую плоть. Улыбнулся мне.

— Я молюсь, чтобы вы понесли новое дитя, Элеонора. На этот раз сына. Если я не вернусь из Святой Земли, если я погибну там, то хорошо бы Франции иметь наследника мужского пола.

— Дай Бог, чтобы я зачала. Постараюсь.

Я поправила юбки, стараясь не касаться рукой липких следов его наслаждений. По правде говоря, я не верила, что из новой затеи, завладевшей воображением Людовика, хоть что-нибудь получится.

Эта мысль родилась в мозгу, воспаленном слишком частыми постами и слишком долгими молитвами. Я не задумывалась об этом, а когда истечения наступили у меня в обычное время, то вообще позабыла о происшедшем. Молитвы Людовика о сыне имели такой же успех, как и его мечты о возвращении Святой Земли — о том, как он поведет войско к сияющим куполам Иерусалима.

Я ошибалась.

— Господа мои!

Людовик откашлялся — отчасти от возбуждения, а в основном из-за того, что страшно нервничал — и поднялся из кресла. Тронный зал в Бурже переливался всеми цветами радуги, гудел множеством голосов — пир подходил к концу. Рождество. Светлый праздник.

— Господа!

Людовик вскинул руку, призывая всех к молчанию. Он был похож на исхудавшую от голода галку, которая втесалась в стаю настороженных ястребов, сияющих красочным оперением. Даже на Рождество он не попытался придать себе королевский вид, явившись на пир в бесцветном темном одеянии с почти не заметными украшениями. Когда все взоры обратились к нему — иные с интересом, иные с насмешкой, а немало и с откровенным презрением, — он объявил им то, что хотел:

— Я должен открыть вам тайну души моей.

На лице его пылал румянец, но не от выпитого вина; глаза перебегали от одного подданного к другому. В этом был весь Людовик, пытавшийся поделиться мечтой о крестовом походе со своими желчными баронами. Из глубин своего камзола он выудил свиток, скрепленный тяжелой печатью. Я попыталась подавить вздох.

— Это послание его святейшества Папы Римского.

Он обвел слушателей взглядом, как бы оценивая их реакцию. Их вовсе не взволновал документ, о чем бы там ни говорилось. Немало баронов с сытой отрыжкой уткнулись носами в свои кубки.

— Его святейшество предлагает мне собрать войско и спасти христианские государства Святой Земли от нечестивых турок. Он зовет меня в крестовый поход.

Гробовая тишина… А чего он ждал? Радостных кликов от такой перспективы?

Людовик продолжал говорить, снова и снова пробегая глазами в поисках поддержки по рядам безразличных лиц.

— Я отправлюсь в крестовый поход, дабы освободить от турок город Эдессу и отстоять Иерусалим. Я желаю, чтобы вы присоединились ко мне, предоставили своих рыцарей, деньги и явились сами. Это будет нашим покаянием. Бог взглянет на нас с милостивой улыбкой и простит нам грехи наши.

Гробовая тишина, нарушаемая только изредка чьим-нибудь покашливанием, шарканьем переминающихся ног да царапаньем собачьих когтей по полу.

Боже правый, Людовик! Да ведь такой призыв не более привлекателен, чем остывшая похлебка. Поставь же перед ними цель, которая воспламенит их сердца!

— Мы отправимся в крестовый поход во славу Господа Бога! — воскликнул Людовик. — Я пообещал Его святейшеству, что Франция возглавит этот поход. Со мною ли вы, господа мои? Вы проторите себе дорогу на небеса, путь к спасению души.

На всех лицах было написано отчуждение — и у вассалов самого Людовика, и у моих сеньоров из Аквитании. Я вглядывалась в них и видела, что они испытывают точно такое же презрение, как и я сама. Покаяние и спасение души — совсем не то, чем можно тронуть их сердце. Людовик в растерянности тяжело опустился на свое место.

— Что же нужно сделать, чтобы убедить их в благости этого Великого Предприятия?

«Хоть немного веры в твою способность вести войско к победе — но это потребует немалого времени, — подумала я. — они не забудут Тулузу и Шампань. Я бы лично не спешила бросаться в Палестину вслед за тобой».

— Эх, вот если бы у меня были способности вашего деда, Герцога Гильома… — бормотал Людовик. — Он умел растрогать людей, и они отдавали делу Господню и свою жизнь, и свой кошелек.

— Герцог Гильом говорил так, что это волновало его слушателей, — ответила я без обиняков. — А вы предложили им блюдо столь же заманчивое, как запеканка из потрохов.

— Это святое дело! Нельзя над ним насмехаться, Элеонора. Такое счастье выпадает раз в жизни!

Раз в жизни.

Ах! У меня мелькнула отличная мысль. Мечта о столь желанном! Неожиданно передо мной открылись безбрежные горизонты. Приключения, в которых таились волшебные возможности…

Противоположность скучной действительности! Сердце у меня екнуло, гулко ударилось о ребра. Еще сама не осознав своего намерения, я уже оказалась на ногах, глядя на всех с королевского возвышения.

— Благородные господа! — Теперь я завладела их вниманием: кто был растерян, кто смотрел с осуждением, но всем было интересно, что дальше. — Его величество говорил вам о важности спасения души. Я же скажу вам совсем о другом.

Я слышала свой голос. Чистый, женственный, манящий. Уж никак не беспомощный. Оглядела зал, притягивая к себе взгляды этих чванливых баронов. Получилось! Их внимание было приковано ко мне. Я воздела руки в искреннем душевном порыве.

— Скажу о земной славе такого предприятия. Всем вам хорошо известно, что герцог Аквитанский Гильом хорошо показал себя в крестовом походе. В сочиненных им песнях говорится о храбрости и беспримерных подвигах рыцарей, посвятивших себя этому богоугодному делу. Неужто вы не помните? Как торжественно шли они по землям Европы, доспехи и оружие золотом горели на солнце, а над головами трепетали на ветру боевые знамена. — Голос мой потеплел, зазвучал более проникновенно, когда я стала рисовать эту картину, желая, чтобы они увидели ее воочию. — Неужели не припоминаете рассказы об их славе и гордости, о небывалых победах? О днях, когда свершались подвиги высокие и благородные? И сегодня еще прославляют люди в песнях тех первых рыцарей креста. А вам разве не хочется того же самого? Не хочется, чтобы жены и дети ваши смотрели на вас как на героев, совершивших великие