Я была очень сердита на Бернара, но не меньше и на себя. Мне прежде казалось, что я сумею отстоять права сестры, излагая ему дело спокойно, с судебной точностью. Как же ошибочны были мои расчеты! Всю ночь я обдумывала происшедшее снова и снова.

Утро не принесло мне радости, зато принесло новые планы.

— Ступай к королеве Аделаиде, — велела я Агнессе, — И возьми у нее на время одно из платьев. И вуаль тоже.

Я подробно объяснила, что именно мне нужно.

С поднятыми в изумлении бровями Аделаида собственноручно доставила мне все просимое. Брови взлетели еще выше, когда она увидела, что я это надеваю на себя. Я тем временем попросила о новой встрече с аббатом. Таковой он меня удостоил. Аделаида поджала губы и пожелала мне всяческого добра. Я сухо поблагодарила.

Аббат Бернар ожидал меня в той же самой приемной комнате. Подходя к нему, я заметила, как у него сжались челюсти. Я как бы видела себя его глазами: просительница, кающаяся и самоотреченная.

Бог свидетель, я в тот день обнаружила у себя настоящий талант перевоплощения.

Лицо чисто вымыто, никаких белил и румян, никаких украшений, кроме простенького серебряного креста на груди; вся привычная живость натуры скрыта под суровым черным крепом — вот какой я приблизилась к аббату, даже надела, не хуже любой монашки, ненавистный головной плат и длинную вуаль, скрыв рыжие волосы, которые Бернару казались меткой Сатаны. Простое платье Аделаиды не было ничем украшено — ни вышивки, ни шерстяной каймы по краям, ни намека на меха. Не было на мне ни украшенных мехом туфелек, ни шлейфа к платью, ни длинных рукавов — ничего такого, что могло бы (как я помнила из давней его проповеди) возбудить неудовольствие аббата. Аделаида ростом была на ладонь ниже меня, поэтому мне пришлось надеть нижнее платье и тем закрыть неподобающие для созерцания щиколотки.

Нелегко мне было удержаться от смеха, видя себя в таком чудовищном наряде. Так это через меня дает свои советы дьявол, да? Этакая Ева с яблоком соблазна? Вовсе нет. Сейчас я не уступала благообразностью самой Пресвятой Деве. А еще больше походила на вдову, которую и не различишь на осеннем поле, что кишит грачами.

Даже Аделаида не сдержала улыбки, когда увидела меня в этом.

— Ну, дочь моя…

В сухом и хрипловатом старческом голосе Бернара послышалось некоторое удивление.

Я опустилась на колени. Все швы на корсаже натянулись. Я сделаю так, что аббату Бернару трудненько будет не выслушать меня. Сыграю роль кающейся — против этого даже ему не устоять. А потому я склонила голову и закрыла лицо руками, вспоминая, как давно, в порыве детского упрямства, поклялась никогда не преклонять колена перед этим человеком. Какой глупышкой я тогда была! Нужда доведет и не до таких крайностей.

Последовало недолгое молчание. А затем:

— Да пребудет над тобою благословение Божие, дочь моя.

Надо отдать ему должное, Бернар вел себя в полном соответствии с духом христианского милосердия. Я слышала, как он шаркая подходит ко мне, как прикасается к глухой вуали. Сколь противно мне это было! Но надобно было смирить себя. Я не поднимала головы, глядя на край его одеяния.

— Ночь напролет я молилась, господин мой аббат, и узрела всю пагубность своих заблуждений.

— Такое признание делает тебе честь, дочь моя. Пришла ли ты покаяться в своей вчерашней недостойной выходке?

— Да. Я поступила неподобающе.

— Признаешь ли ты, что своими злонамеренными советами способствовала злодеяниям в Витри?

Не могу! Не могу я такого признать!

— Слова, сказанные мною супругу моему, скорее всего, не отличались мудростью.

На большее меня не хватило. Бернар принял это, не настаивая на своем.

— Просишь ли ты меня о чем-либо?

Я была вынуждена просить его. И даже не об Аэлите, которая вдруг отодвинулась на второй план. Как ни восставало все в душе моей, но я вынуждена была просить его.

Восемь лет брака, и только одно мертворожденное дитя.

Аэлита — и та родила в грехе ребенка графу Вермандуа. Сына.

Не слишком заботил меня Людовик, а еще того меньше Франция. Но вот Аквитания меня заботила. Я обязана дать своим владениям наследника их крови. Ребенок был мне необходим.

Я подняла глаза, посмотрела в лицо аббату и заговорила голосом тихим и слегка охрипшим от подлинного горя:

— Господин мой, я пришла просить у вас помощи. Во всей Франции нет другого человека, к голосу которого прислушивались бы при дворе Его святейшества папы, а то и в самих небесных чертогах. Богом заклинаю, помогите мне, пожалуйста. — По щекам моим заструились слезы, и были они не такими уж притворными. — Мне не к кому больше обратиться.

Слезы полились потоком.

— Дитя мое! Такое проявление чувств вам не приличествует.

— Приличествует. Это дело первостепенной государственной важности.

Голос у меня дрогнул. Я тихонько всхлипнула.

— Жизнь моя пуста и бесплодна. — Я заговорила с глубоким чувством, как отрепетировала накануне, и снова потупила очи. — За восемь лет я понесла всего один раз, и то родила прежде срока. И было это шесть лет назад. А с тех пор ничего — женские истечения у меня происходят регулярно.

Почувствовала, как Бернар непроизвольно отшатнулся при столь откровенном признании, но от своего плана я не отступила.

— Очень прошу вас, молитесь за меня. Единственное, о чем я прошу — это благословение материнства, которое довелось испытать Пресвятой Деве. Вступитесь за меня, господин мой.

На этой просьбе голос мой пресекся. Я отважилась бросить на Бернара быстрый взгляд. Лицо его было напряжено от какого-то глубокого чувства. Возможно, он в итоге откажет мне, не будучи способным судить об отношениях между мужчиной и женщиной, уж тем более — молиться об этом. Я закрыла лицо руками и сумела исторгнуть из себя рыдание. В голосе Бернара послышались нотки испуга.

— Дитя мое! Такое глубокое горе… Я не могу отвергнуть вас. — Говорил он так, будто каждое слово кто-то вырывал из него клещами. — Я помогу вам… но на определенных условиях. Условия всегда необходимы. Вы меня понимаете?

— Понимаю.

— Вы должны пообещать, что будете стремиться к таким делам, какие ведут к миру. Вы не должны вмешиваться в дела управления государством, но направлять Его величество к добрым отношениям с церковью. Если вы на все это согласны, я упрошу милосердного Господа ниспослать вам дитя.

— Я должна еще сказать вам, господин мой… — Я снова всхлипнула и зашептала, подняв глаза на аббата: — Король не желает являться ко мне на ложе. Он не исполняет обязанности своей по отношению к жене. Я покорна его воле… Но он не желает исполнить свой долг. И я не в силах переубедить его.

Лицо Бернара превратилось в застывшую маску, губы сжались в едва заметную ниточку.

— Такое дело вам не должно обсуждать со мной.

— Но как же Господь Бог внемлет моим молитвам, даже и вашим, господин мой, если Людовик не желает исполнять обязанность мужа по отношению к жене?

— Вы говорите непочтительно.

— Но ведь это правда! Пресвятая Дева зачала, не познав мужчину, но я ведь так не могу. Его величеству необходим наследник. Я же полагаю, что он никогда не сможет иметь наследника. А это наносит вред государству. Как же я могу не вмешиваться в эти дела, коль в моих женских силах исправить таковой вред? Если б только Людовик уважал обеты, произнесенные им пред очами Господа Бога…

То был самый сильный довод, какой я только могла привести. Бернар не может ко мне не прислушаться. Но он молчал так долго, что я уже начала считать свое дело проигранным.

— Я-то думала, что сочетаюсь браком с королем, — проговорила я тихо, — а оказалось, что с монахом.