кораблекрушении Генрих Первый потерял своего единственного сына, и страна оказалась ввергнута в кровавую пучину гражданской войны, ибо ее бароны не пожелали подчиниться женщине, Матильде, матери Анри. Неужто и я отдам его морю, потеряю, как потерял Генрих Первый свет очей своих? Допустить, чтобы Анри погиб в пучине морской — нет, этого я не вынесу.

— Плевать я хотел на «Белый корабль»! — крикнул он мне в ответ.

Но у самой двери резко повернулся на каблуках и снова подошел ко мне. Ласково взял за локти и поднял из кресла перед камином, в котором я так уютно устроилась. Шитье упало на пол, Анри рассеянно наступил на него сапогом.

— Я отправляюсь завтра, вы не заставите меня передумать. Но вы со мной не поедете. Пока еще не время. Это слишком опасно.

Он с сомнением окинул глазами мою фигуру.

Не поехать с ним? Ну, нет! Этого я не допущу. Не для того я приехала на побережье, чтобы теперь остаться в одиночестве. Не для того выносила все эти недели нетерпение и приступы гнева Анри, вышивая тем временем алтарный покров (меня не волновало, закончу ли я эту вышивку), чтобы теперь меня тихонько отправили домой — в Руан, в Анже, пусть даже в Пуатье. Да, меня пугали бури, вздымавшиеся стенами морские волны, но ничто не помешает мне отплыть вместе с ним.

— Я не желаю, чтобы вы оставляли меня, Анри.

— Элеонора…

— Если вы отправляетесь в Англию, то и я вместе с вами.

Агнесса и Аэлита, два наших критически настроенных слушателя, обменялись понимающими взглядами — вероятно, они прикидывали, чем закончится этот спор. Анри заметил обмен взглядами и отреагировал так, как и следовало ждать от мужчины.

— Вон! — приказал он им.

Они подчинились.

— Ради Бога, Элеонора! — воскликнул он, как только дверь снова закрылась. — Вы же не в том состоянии, чтобы путешествовать.

— Вы сами пригласили меня сопровождать вас.

— Но это было до того, как мы застряли здесь. Вы посмотрите на себя. Вы стали полной и круглой, как яйцо! — Я не успела даже открыть рот, чтобы опровергнуть нарисованную им картину, вовсе мне не льстившую. — Вы ведь не будете слишком неуступчивой, а?

Я вскинула голову. Я как раз собралась быть очень неуступчивой.

— Я еду с вами вместе, Анри, даже если мне придется родить на этом чертовом корабле.

На Анри это не произвело впечатления.

— Послушайте меня, Элеонора. Никуда вы не поедете.

— Тогда я сама найму корабль, раз нет другого выхода! Поплыву одна!

Дай Бог, чтобы не дошло до этого.

— А я запру вас в этой жалкой крепости, если другим путем не смогу отговорить от опасного путешествия.

— Покажите мне тюрьму, двери которой нельзя было бы отпереть пригоршней золота!

— Элеонора! Ради Бога!

— Не смейте кричать на меня!

— Я и не думал кричать!

— А я не позволю вам оставить меня здесь!

Весы спора заколебались. Я сжала кулак и ударила Анри по плечу, не так уж слабо.

— Господи, помоги мне!

Вот теперь он орал по-настоящему. Должно быть, Агнессе и Аэлите (несомненно, подслушивавшим за дверью) было отлично все слышно.

— Думаю, Он вам поможет. Но я помогу еще больше. Я же нужна вам, Анри, — не отступала я ни на пядь.

— Так ли мне нужна взбалмошная и своенравная женщина, которая не желает подчиняться приказу даже ради спасения своей жизни?

— Нужна. Если вы отправляетесь в Англию, Анри, то и я вместе с вами, так или иначе. Все очень просто.

Я почувствовала тот миг, когда чаша весов стала клониться в мою сторону.

— Ха! Вы испытываете мое терпение, герцогиня Элеонора.

Я снова вскинула голову и с легкой улыбкой на устах молча ждала, что он решит.

— Вы женщина упрямая и капризная. Наверное, мне не следует удивляться. — Напряжение спало, на губах Анри обозначился намек на улыбку, пальцы его перестали сжимать мои локти. — Коль уж Людовику хватило глупости взять вас с собой в крестовый поход, то я, вероятно, просто обязан пригласить вас в короткое путешествие до Англии.

— Тем более что вы отнюдь не глупы.

— Да, не глуп. Бог тому свидетель. Я понимаю, что вы мне очень нужны. Нам, любовь моя, надо устроить настоящее представление. И мы сыграем его на славу.

Да, он не страдал сентиментальностью. С тем он вышел — готовить отъезд и подгонять всех. А вышивка была безнадежно порвана.

Так я пережила участие в одной из дьявольских кампаний Анри: целые сутки шторм бросал нас как игрушку, я погибала от холода на борту его флагманского корабля «Эснекка» («Морской змей») — боевой галеры, такой же угрожающе хищной, как сам Анри. Ни о каком уюте и речи не шло. А потом мы заночевали в кишевшем блохами и всевозможными другими насекомыми старом саксонском дворце на южном берегу Темзы, в забытом Богом местечке под названием Бермондси[97]. Столь сомнительное жилище — и сразу после того, как мы побывали в Королевской сокровищнице в Винчестере, где бароны принесли нам присягу на верность. Они все дрожали, будто камыш на сильном ветру, не сводя изумленных глаз со своего нового короля, который совершил чудо — пересек в такое время пролив Ла- Манш, будто ангел мщения, посланный самим Богом, дабы судить грехи этой измученной, разоренной войною страны. Но все они были настороже. Не было среди них ни единого, кто не слыхал бы, что произошло в Лиможе.

Ни одна рука не поднялась, ни один голос не прозвучал, чтобы выразить какое бы то ни было несогласие.

— Я отсеку руку всякому, кто посмеет обнажить меч в моем присутствии, — рявкнул Анри при первой же возможности.

Вероятно, они были такими покорными еще и потому, что слышали, как он поступил при первом посещении Вестминстерского дворца, где поначалу хотел устроить нашу резиденцию. Дворец, разграбленный дочиста сторонниками Стефана, невозможно описать словами.

Но Анри не растерялся.

— Боже правый! Они что, живут, как свиньи на скотном дворе?

И это сказал человек, который во время военных походов, не задумываясь, заворачивался в плащ и ложился спать на полу вместе с простыми воинами. Который мог целый день ходить не причесавшись, если ему об этом не напоминали.

— Что, никому в голову не пришло подготовить дворец к нашему прибытию? Мне нужно поесть, нужно, чтобы моей супруге было тепло. Ну, живо! Чтобы и часу не прошло! Кто отвечает за этот ублюдочный дворец? Я выпушу ему кишки и брошу воронам, пусть клюют…

Да, мы не услышали ни единого голоса, который осмелился бы хоть что-то ему возразить.

И вот мы здесь, за шесть дней до праздника Рождества.

Давно сброшены грязные дорожные одежды, мы облачены в наряды из шелка, атласа и прозрачного газа. Подол и рукава украшены обильным шитьем, а верх сплошь покрыт горностаевым мехом. У меня на плечах, под плащом, покоится византийское ожерелье Мелюзины. От кого бы она ни происходила, я думаю, этот торжественный миг ей бы пришелся по вкусу, несмотря на унылую обстановку, отнюдь не добавлявшую огня ее великолепным опалам. Сегодня они выглядят серыми и тусклыми, унылыми и безответными, когда я касаюсь их рукой. Я дрожу от холода. Слава Богу, хоть догадалась взять с собой эти