— Что ж, надо бороться, — сказала она и придвинула ему блюдечко со своим вареньем.
С исключительной наивностью Мервин надеялся, что сумеет морочить КГБ достаточно долго, чтобы успеть жениться на Людмиле и навсегда увезти ее в Англию.
К сожалению, у КГБ были совсем другие планы. Последовало несколько напряженных встреч в гостинице «Метрополь» со старыми противниками Мервина — Алексеем и его начальником Александром Федоровичем Соколовым. Мервин пытался уклониться от ответа, убеждая их в своем сочувствии делу мира и взаимопонимания. Сотрудники КГБ настойчиво добивались прямого ответа. Соколов вырос в то время, когда подобные капризы подавлялись простым применением грубой силы. Он резко обрывал разглагольствования Мервина — так он будет работать на КГБ или нет? Взбешенный отчаянными попытками моего отца вывернуться, он становился агрессивным, стучал кулаком по столу. В конце одной из встреч, которая оказалась последней, Мервин ясно понял, что терпение КГБ скоро истощится, если уже не истощилось.
С тех пор как мне стала известна эта история, отказ моего отца всегда казался мне поступком благородным и принципиальным. Но с другой стороны, я находил его необъяснимым. Сейчас, когда я об этом пишу, мне вдруг пришла в голову мысль, что, если бы я сам оказался перед выбором расстаться с любимой женщиной или согласиться работать на КГБ, я без колебаний подписался бы там, где мне укажут. Что бы я ни думал о КГБ, свое личное счастье я поставил бы выше всего остального. И сам не знаю, кроется ли различие в наших с отцом взглядах на эту проблему в принадлежности к разным поколениям или в наших характерах.
Мой отец принадлежит к тому поколению, чьи отцы добровольно шли под пулеметный огонь и погибали за Короля и Отечество. Он рос в эру конформизма, и хотя в жизни часто поступал как индивидуалист, ему и в голову не приходило поддаться на уговоры КГБ и предать свою страну. При этом вопрос выбора перед ним даже не возникал: свойственное ему чувство порядочности и чести не допускало ничего подобного. Несмотря на свой давно укоренившийся цинизм в отношении политики, он всегда любил свою страну. Ему пришлось дорого заплатить за свои принципы.
Вскоре Мервин получил официальное извещение о том, что назначенное на определенный день бракосочетание аннулируется, поскольку против него «возбуждено уголовное дело» — что не соответствовало действительности, ибо этот вопрос только рассматривался. В КГБ неоднократно вызывали Валерия Головицера, с которого взяли подписку строго хранить все в тайне, но через общих знакомых он сумел сообщить Мервину, что попал в переплет. Отец, который к этому моменту уже серьезно опасался дальнейших шагов КГБ, понял, что его упорство вредит его друзьям.
Он решил, что единственный способ остановить эту разворачивающуюся спираль мести — попытаться переговорить с лидером лейбористов Гарольдом Вильсоном, который тогда был еще и лидером оппозиции. Вильсон находился в Москве на переговорах с Советами, которые живо интересовались шансами лейбористов на очередных выборах. Вечером в день прибытия Вильсона Мервин подъехал на троллейбусе к гостинице «Националь» и, поскольку он был иностранцем, благополучно миновал охрану и нашел апартаменты Вильсона. Дверь открыл сам Вильсон, но когда Мервин стал рассказывать о своих проблемах и попросил его лично поговорить с Хрущевым, Вильсон, улыбаясь, вежливо, но твердо отказался. Через два дня Мервин встретился с министром иностранных дел теневого кабинета Вильсона, Патриком Гордоном Уолкером и получил еще более решительный отказ. Уолкер дал моему отцу нелепый совет — обратиться в посольство.
Несмотря ни на что, Мервин с Людмилой решили в назначенный день явиться во Дворец бракосочетаний. Мила надела белое льняное платье, вышитое жемчугом, у Мервина в кармане пиджака лежали купленные им массивные обручальные кольца красного золота.
В свидетели отец пригласил нескольких иностранных журналистов, что в итоге только ускорило завершение его игры с КГБ. Помимо дюжины агентов, присутствовал глава иностранной прессы в Москве Виктор Луи из «Ивнинг ньюс», таинственный человек российского происхождения. Директор Дворца бракосочетаний сочла за лучшее вообще не появляться в этот день на работе. Ссылаясь на указание «руководства» исключить из списка назначенную на сегодня регистрацию брака Мервина и Милы, замдиректора категорически отказалась ими заниматься. Виктор Луи от имени молодых людей решительно потребовал назвать «действительные юридические основания» для отказа поженить пару. Бюрократы прибегли к испытанной советской практике «тянуть время», то есть ничего не делать и только отмалчиваться, и к вечеру боевой настрой тех, кто пришел на церемонию бракосочетания, уступил место отчаянию, и все они разошлись по домам.
Мой отец предчувствовал скорую высылку за его провалившуюся публичную акцию и решил окопаться в квартире Людмилы. Не найдя Мервина в общежитии, иностранная пресса заявила о его исчезновении. Два дня Мервин и Мила надеялись, что совершится какое-нибудь чудо и все закончится благополучно. Мила позвонила на работу и сказалась больной, и они заперлись в ее комнате, лишь по вечерам украдкой выходя на прогулку по арбатским переулкам. Но их безнадежную попытку оттянуть конец нарушил телефонный звонок в коммуналке. Мервина пригласили срочно явиться в Британское посольство.
У входа в канцелярию его встретили двое служащих посольства и повели вниз, в «пузырь», в специально оборудованную будку, где они могли поговорить, не опасаясь, что их подслушают люди из КГБ. Для столь секретного разговора имелась серьезная причина: Мервину сообщили, что у Форин-офиса «есть основания считать, что Мила подослана КГБ», но они не смогли привести ни единого доказательства. Позднее Мервин вспоминал о своей реакции на это обвинение как о самом достойном поступке за всю свою жизнь, еще более достойном, чем отказ сотрудничать с Алексеем: он с отвращением встал, вышел без единого слова и покинул посольство.
Но хотя эта сцена вызвала в нем совершенно искреннее возмущение, бравада его была напускной. Охваченный полным отчаянием и ощущением надвигающейся катастрофы, он вернулся в свое маленькое убежище в Староконюшенном переулке, ожидая теперь уже неминуемого конца. На следующий день, 20 июня, в квартиру позвонили двое служащих Британского посольства и вручили ему письмо. Появление иностранцев вызвало шок у соседей по коммуналке.
В письме сообщалось, что посольство получило официальное заявление Министерства иностранных дел СССР о том, что некий Уильям Хейдн Мервин Мэтьюз, аспирант МГУ, отныне считается в Советском Союзе
Его усадили в милицейскую машину, которая быстро промчалась через центр, тогда еще не перегруженный движением, и свернула на Лубянку — тут Мервин с ужасом подумал, что его везут в КГБ, — но машина проследовала дальше и доставила его в ОВИР на улице Чернышевского. Там Мервину заявили, что его виза просрочена, поэтому он должен немедленно покинуть Советский Союз. Присутствовавший при этом служащий Британского посольства вызвался помочь Мервину приобрести билет на уже укомплектованный рейс на Лондон, который вылетал завтра, 21 июня 1964 года. Мервина настолько возмутила угодливость британца перед советскими властями, что он отказался говорить по-английски, и служащему посольства пришлось вызвать переводчика.
Последнюю ночь Мерлин провел у Милы. Он даже не стал возвращаться за своими вещами в университетское общежитие. Оба были просто раздавлены горем. Утром осунувшаяся, потрясенная Мила поехала с Мервином на такси в аэропорт Внуково. Они обнялись на прощанье. Когда Мервин прошел паспортный контроль и пропал из виду, — возможно, навсегда! — ее охватило такое же горькое отчаяние, какое она испытала, когда у нее отняли родителей.
Господи, какие жуткие минуты я провела в аэропорту! Я стояла одна, в уголке и, захлебываясь слезами, смотрела вслед твоему самолету, — писала Мила Мервину через несколько дней. — Таксисты сочувственно спрашивали, что случилось, сказали, что отвезут меня бесплатно, если у меня нет денег. Я долго не решалась уехать и все бродила там, надеясь на чудо, на то, что ты вернешься.
