девчонку. Но для ходки на левый берег требовалась солярка для лодки, стоящая немалых денег, которых у Филина не было, и расторопный напарник вроде Шутника. А какой знающий себе цену сталкер согласился рисковать собой ради сомнительной цели, не сулившей выгоды?
Признаться, Филин и сам уже несколько раз собирался повернуть назад. Но стоило вспомнить счастливую улыбку, появившуюся на лице девчонки в тот момент, когда он пообещал найти ее пропавшего мужа, и он, наплевав на здравый смысл, менял свое решение. Вот также в первый год после Катастрофы он упорно разыскивал среди выживших свою семью, сгинувшую вместе с полутора миллионами новосибирцев в прокатившемся по городу атомном пламени. Целый год он кочевал от станции к станции, расспрашивая у людей о своих родных, пока не понял, что все его усилия тщетны. Собственно, как и сейчас.
Все-таки надо возвращаться. Да и раненая девчонка, которую он оставил спящей, когда уходил, наверное, уже проснулась. Филин остановился, чтобы повернуть назад, и… не сделал этого. Брошенный на реку взгляд зацепился за торчащую из воды черную корягу со светлым пятном посередине, очень похожим по цвету на защитный комбинезон Оли. Старик глубоко вздохнул, чтобы унять бешено заколотившееся сердце, и вошел в воду. Погрузившись по пояс, он едва не задохнулся от холода: хлынувшая в прорехи защитки ледяная вода буквально сковала тело. Но теперь он уже не мог остановиться, потому что ясно видел: там, на коряге лежит человек, мужчина. Едва не потеряв в реке один из своих резиновых сапогов, Филин все-таки добрался до него. Человек был мертв, наверняка, мертв. Сколько можно выжить в воде с непокрытой головой и без противогаза, пусть даже и в таком навороченном комбинезоне? Но когда старик попытался разжать пальцы мужчины, намертво вцепившиеся в мокрую древесину, губы мертвеца слегка пошевелились. Дышит! Филин не поверил своим глазам. Он кое-как оторвал мужчину, оказавшегося еще совсем молодым парнем, почти ровесником подобранной на левом берегу девчонки, от спасшей его коряги и, взвалив себе на горб, заковылял к берегу. Теперь сталкер не только видел, как дрожат посиневшие от холода губы незнакомца, но и слышал его свистящее, прерывистое дыхание.
Выбравшись из воды, Филин осторожно уложил парня на землю и бегло осмотрел. Его диковинный комбинезон вроде бы остался цел, да и на теле не было заметно никаких ран.
— Кто ты, браток? Откуда?
Губы парня снова шевельнулись, а изо рта донесся едва различимый шепот:
— Оля…
Или это только показалось?!
Филин подался вперед и, схватив парня за голову, принялся трясти.
— Эй! Что ты сказал?! Повтори!
— Оля, прости меня! У меня не вышло… — прошептал тот, не открывая глаз.
И хотя Филин не разобрал окончание фразы, главное он услышал. «Оля, прости меня». Оля!
Крепко сжимая в ладонях голову Игоря — теперь Филин не сомневался, что спасенного им парня зовут именно так, — он повернулся к реке. В горле образовался плотный шершавый ком и, чтобы вытолкнуть его оттуда, старик неожиданно для себя крикнул во всю мощь своих легких:
— А вот хрен вам!!!
Он сам не знал, к кому обращается: к реке, ставшей обиталищем жутких тварей, к монстрам, скрывающимся в ее темных, смертельно опасных водах, к людям, стрелявшим в спину девчонке, подобранной им на левом берегу, или ко всем вместе. Да это и не имело значения. Куда важнее было другое — как можно скорее отнести найденного парня в метро, к его молодой жене. И Филин уже мысленно прикидывал, как это проще сделать.
Тесное пространство палатки огласил пронзительный детский крик. От волнения Игорь едва не перевернул стоящий перед ним таз с горячей водой.
— Мальчик! — объявил пожилой сталкер, разглядывая ворочающегося у него на ладонях и продолжающего голосить новорожденного младенца. Потом обернулся к Игорю и подмигнул: — Сын у тебя, парень!
Сын! От радости у Игоря в груди перехватило дыхание. Вот оно счастье! Господи, как же это просто! Оно не в бункере, за надежными стенами, в тепле, сытости и чистоте очищенного до химической формулы воздуха, а здесь — в метро, рядом с женой, сыном и спасшим их стариком со странным прозвищем Филин, без помощи которого их ребенок никогда бы не появился на свет, да и они сами уже давно были бы мертвы. И пусть Грахов называет бункер раем, такой рай, где у людей нет ни свободы выбора, ни права распоряжаться собой, где даже любовь отмеряется по норме, ни ему, ни Ольге не нужен.
Игорь перевел взгляд на жену. Она уже немного пришла в себя после мучительных родов и протянула руки к сыну. Филин бережно опустил ребенка ей на грудь, и малыш сразу успокоился — не иначе, почувствовал тепло матери, перестал кричать и довольно зачмокал своими маленькими сморщенными губками.
Игорь смотрел на эту кроху, на Ольгу, нежно прижимающую к себе малыша, на приветливо улыбающегося старика и мучительно подбирал слова, которые могли объяснить им, как же он счастлив. Счастье было огромным, оно переполняло изнутри, а вот слова… Нужные слова никак не находились. Зато он твердо знал: пусть обитатели бункера предали и изгнали их, пусть добровольно отказались от самого главного счастья, какое только может быть у человека, когда-нибудь они втроем — он, Ольга и их сын — еще вернутся туда. Чтобы рассказать правду и помочь всем желающим научиться жить за порогом рая…
Катерина Тарновская
СИГНАЛЬНЫЕ ФОНАРИ
От земли шел пар. Душный, травянистый — как всегда бывает перед жарой. Мокрый березняк обсыхал на солнце после ливня, накрывшего его рано утром. С тех пор, как человечество загнало себя под землю, природа, наконец, смогла отдохнуть и встряхнуться. Никто уже не разгонял дожди, не расстреливал тучи, не дымил в небо. Черные, серые, красные в полоску трубы молчали. Некогда направленные в небо словно ружейные дула, теперь они одиноко чернели и ветшали. Трубы, сбрасывавшие отходы в реки, иссякли.
Первые годы на земле шли ливни. С грязной, пенистой и мутной водой уносилась прочь вся память о человеке и его бесконечной глупости. Тайфуны обрушились на прекрасные города Европы, Азии, Америки, сметая на своем пути все рукотворное. Вода подтачивала фундаменты, а ограды в парках ржавели и рассыпались.
Именно эти дожди пережидали на заброшенной станции радиомаяков трое случайных путников. В первые дни после катастрофы, пока государство еще было живо и продолжало создавать видимость заботы о своих гражданах, все, кто остался на поверхности, пытались добраться до лагерей беженцев, плотным кольцом охвативших Москву. В тот момент никто еще не задумывался, как они будут выживать там, однако сразу было объявлено, что в лагеря попадут не все, только коренные москвичи. А Область пускай спасается, как знает.
Жители маленького южного эксклава Москвы даже не подозревали, какой счастливый билет им выпал, а потому просто спустились в подвалы. В таком же неведении пребывали и работники Внуковской станции радиомаяков, которая представлялась соседским подросткам неприступной цитаделью и будоражила их умы с раннего детства.
За сплошным бетонным забором, в зарослях молодых берез, ветки которых свешивались на улицу, стояли высокие металлические треножники, на вершинах которых день и ночь светились красные лампы, а вдалеке, сквозь деревья, можно было различить небольшую двухэтажную постройку. Все знали, что это маяки, и территория принадлежит ближайшему аэропорту, но и только.
На маленькой улочке со странным названием «Тупиковая» (над этим названием не потешался только ленивый), где в мирное время лихо выли собаки, теперь лишь уныло скрипели ворота: через два месяца после Катастрофы станцию бросили оба дежурных техника и сторож. Ждать им все равно было нечего:
