рваную, покрытую грязью обувь. Бедняга не осмеливался поднять глаз, чувствовал себя униженным и словно скованным цепями и то поднимал воротник сюртука, чтобы прикрыть давно не мытую шею, то расчёсывал длинными грязными ногтями нестриженую бороду, то заталкивал в рукава засаленные манжеты рубашки, на которой не хватало пуговиц. Ему захотелось плюнуть, но, взглянув на чистые блестящие плиты пола, он только проглотил слюну.

Тем временем дон Ковео в полном молчании свирепо расправлялся с завтраком. Шум, который производил граф, кусая подрумяненные хлебцы, звон бутылки о бокал и аппетитные запахи, исходившие от пищи, — всё это доставляло канцеляристу неописуемые страдания.

Он боялся, как бы властный инстинкт голодного человека не лишил его на миг рассудка и обычной выдержки: ему так хотелось схватить какое-нибудь блюдо, убежать с ним в угол и разом проглотить всё содержимое.

В эту минуту граф весело осведомился:

— Не составите ли мне компанию?

— Нет, нет, благодарю, — упавшим голосом отозвался бедняк. И он растянул в улыбку бледные губы, обнажив три одиноких чёрных зуба.

Нищета несчастного канцеляриста чувствовалась во всём.

Граф кончил завтракать и в ожидании кофе ковырял зубочисткой в зубах, рассеянно покачивая тарелочку округлыми, залитыми сиропом помадками.

— Ну и жара! — воскликнул он.

— Да, сеньор, сегодня очень жарко, — поддакнул письмоводитель.

Сеньор граф утирал пот, обильно струившийся по лицу и лысине, — следствие усиленной работы здорового и сильного организма.

— Вы, кажется, симпатичный малый, — сказал вдруг граф. одаривая подчинённого разнеженным от выпитого вина взглядом.

Канцелярист грустно улыбнулся.

— Как вас зовут? — продолжал граф. — По-моему, я вас где-то видел, но вот не припоминаю…

— Да, сеньор граф, вы правы. Я очень дружил с вашим племянником. Я часто давал ему книги и советовал учиться: у него была светлая голова. Тогда вы жили в «Льве Нации» вместе с сеньором капелланом Пересом…

У графа зарделись уши, и он уже готов был переменить разговор, но в это время на стол поставили ароматный кофе. Собрав всё своё мужество, канцелярист вдохнул душистый дымок, поднимавшийся из тонкой прозрачной фарфоровой чашки, и дал себе слово не отказываться от кофе, если граф предложит ему чашечку. Но дон Ковео был занят тем, что вглядывался во вкусную чёрную жидкость, на поверхности которой, словно в тёмном зеркале, он, казалось, видел потолочные балки мансарды; поэтому он не заметил, как жадно смотрит гость на кофе, и даже не предложил ему одну из сигар, целую коробку которых Виктор подал хозяину на серебряном подносе.

Граф приказал слуге снять скатерть и принести чернила и перья. Затем он принялся одну за другой подмахивать бумаги, доставленные из канцелярии.

— Ох, — простонал, словно почувствовав внезапную боль, дон Ковео и, поставив подпись на последнем документе, добавил: — Слава богу, кончил!

Не успел канцелярист выйти, унося с собой кипу подписанных бумаг, как в дверях столовой опять появился привратник и, с трудом сдерживая мальчишескую радость при мысли о том, что он удостоился чести служить столь знаменитому, богатому и учёному человеку, как сеньор граф, в ком постоянно кто-либо нуждается, объявил:

— Тут пришло с полдюжины хорошо одетых господ, они спрашивают сеньора графа.

Дон Ковео заставил привратника дважды повторить сказанное и, воздев к небу жирные руки в знак охватившего его отчаяния, изрёк:

— Господи, ну и денёк! Ни минуты покоя! Государственным мужам, которые пользуются таким всеобщим уважением, как я, живётся труднее, чем обыкновенным людям: им не дают отдохнуть даже после еды.

— О, это не так плохо, сеньор, не так уж плохо! — утешающим тоном вставил привратник.

— Оставь! Мы — рабы общества: к нам обращаются в любое время суток. Ну, да что поделаешь! Скажи сеньорам, чтобы они подождали в гостиной, — я сейчас выйду.

Привратник со всем усердием поспешил выполнить приказ хозяина.

Посетители расселись в гостиной, куда, намеренно выждав несколько минут, направился и граф.

Когда он медленным, спокойным шагом величественно шествовал к середине нарядно убранного, но несколько мрачного помещения, посетители, словно подброшенные пружиной, дружно вскочили с мест и почтительно поздоровались. Один из них, отделившись от группы, принялся громко и напыщенно читать длинную оду в одиннадцати— сложных стихах, в которых воспевалась речь, произнесённую накануне вечером сеньором графом. Граф слушал нескончаемый поток стихов, опустив голову и разыгрывая скромность, хотя на самом деле лопался от тщеславия.

Наконец поэт завершил чтение, и вперёд выступили два господина с длинным футляром из ярко- красного бархата. Один из них, заикаясь от волнения, преподнёс графу футляр, где покоилась тросточка из слоновой кости с ручкой, усыпанной аметистами и рубинами. От имени бесчисленных почитателей графа он попросил его принять этот скромный дар в знак любви и уважения.

Трость была великолепная, очень дорогая, но церемония отнюдь не привела дона Ковео в особый восторг: он уже привык получать в подарок трости.

Граф с наивозможной учтивостью поблагодарил за подношение; изъявления признательности были встречены протестующими возгласами разодетых гостей, и торжественный акт вручения трости завершился. Затем дон Ковео предложил сеньорам выпить чашечку шоколада.

— Шоколад?… В такой час? — удивились гости.

— А почему бы и нет, сеньоры? Я готов пить его в любое время, — игриво возразил граф.

И гости, пачкая лицо и руки густым и вкусным напитком, сбросили с себя маску серьёзности и принялись наперебой выкладывать все остроты, какие знали или могли выдумать. Граф с довольным видом и благосклонной улыбкой выслушивал их, одобрительно покачивая головой.

Часа через два гости ушли. Граф проводил их до выхода и, возвратившись в прихожую, задержался перед подносом, снова заваленным визитными карточками; он запустил руку в груду сверкающих глянцем кусочков картона и, вороша их, предался размышлениям:

«Вот что значит хорошо говорить перед публикой! Вчерашняя речь помогла мне завоевать такой авторитет, какой мне и не снился! Только моя нерешительность и робость виноваты в том, что я до сих не произнёс целой дюжины подобных речей. А ведь я давно уже догадывался, что не лишён ораторских способностей».

— Эй, привратник! — громко позвал граф.

Бородач не замедлил явиться.

— Если меня станут спрашивать, отвечай всем, что меня нет дома, — пусть приходят завтра.

— Слушаюсь, слушаюсь, — отозвался страж,

— Виктор! — снова закричал граф.

Вошёл кучер.

— Воду в ванне охладил?

— Да, сеньор.

— Хорошо. Я больше никого не принимаю: посмотрим, дадут ли мне спокойно выкупаться.

Наступил вечер. Был час, когда солнце прячется за холмом, на котором высится замок Принсипе, и