— Да, я знаю людей, которые при необходимости пойдут в свидетели, поэтому нам лучше всё уладить полюбовно.

Дон Хенаро был изумлён. Я в не меньшей степени дивился дядиным речам и твёрдости, с какой он вёл разговор.

Чтобы скрыть своё замешательство, дон Хенаро заходил взад и вперёд по комнате.

Наконец он пробормотал:

— Хорошо, хорошо, Висенте. Приходи в другой раз — теперь мне надо уйти. Ты пи в чём не виноват — вся вина на мне: ведь это я столько времени опекал такого бессовестного человека. А значит, мне и расплачиваться.

— Считай как хочешь. Но всё-таки я желал бы непременно сегодня закончить дело, чтобы не надоедать тебе ещё раз своими претензиями.

— В таком случае я готов, — согласился дон Хенаро, усаживаясь и указывая нам — дяде и мне — на два стула.

Мы с дядей сели против дона Хенаро.

— Я буду краток, — начал дядя. — Я хотел бы получить долю, причитающуюся мне за хлопоты по делам, которые мы устраивали вместе. Я никогда бы её не потребовал, но у меня нет средств, а вы бросаете меня на произвол судьбы.

Эти слова произвели на дона Хенаро то же действие, что удар хлыстом, и, чтобы скрыть это, он насмешливо поглядывал на дядю, время от времени повторяя:

— Да неужели?

— Да, сеньор, вы прекрасно всё знаете, — отвечал дядя. Он то обращался к дону Хенаро на «ты», то вновь переходил на почтительное «вы».

— Сколько же я тебе должен? — спросил дон Хенаро.

Теперь уж дядя не нашёлся, что ответить: он был твёрдо убеждён, что дон Хенаро ему должен, но как и сколько — этого он не знал. Дон Хенаро заметил нерешительность дяди и, так как немногие могли бы потягаться с ним в изворотливости, сразу сообразил, что сказать:

— Как только тебе закроют кредит, приходи ко мне за деньгами, хоть я толком и не знаю, должен я тебе или ист. По рукам?

— Но неужели вы никогда не думали о том, что меня следует как-то вознаградить за мою самоотверженность?

— Самоотверженность? Ха-ха-ха! Не смеши меня, Висенте, — с деланной весёлостью прервал его дон Хенаро.

— Да, это была самоотверженность, — настаивал дядя. — Вы не раз заставляли меня рисковать. Я, может быть, дурак, но не настолько, чтобы не понять ваших махинаций.

— А разве ты ничего не выгадывал на них? — спросил дон Хенаро.

— И это говорите мне вы!

— А кому же ты обязан всем, что ты есть и что у тебя есть? Разве не я пригрел тебя, глупец, когда ты приехал на остров, даже не зная, куда податься? Разве не ты обещал целиком и полностью довериться моему руководству, неблагодарный? Кто подыскал тебе должность, которая до сих пор давала хорошее жалованье… и кое-что ещё, бездельник? Ну, кто?

— Всё это я понимаю и за всё признателен вам, но сейчас я хочу получить то. что мне причитается, и… будем квиты.

— Да бывал ли на свете пустомеля наглее! — закричал дон Хенаро, яростно топнув ногой.

Дядя спокойно изрёк:

— Я прошу только то, что мне причитается, и шуметь тут нечего — деньги мои.

— Послушай. Висенте, оставим это, — воскликнул дон Хенаро, бледнея от бешенства. — Если я что тебе должен, требуй через суд. А теперь убирайся.

Дядя не соизволил даже пошевельнуться.

— Чего же ты ждёшь?

— Денег! — ответил дядя таким тоном, что у дона Хенаро помутилось в глазах от злобы.

— Уйдёшь ты или нет? — заорал он, хватая стул и грозя раскроить дяде череп.

Однако дядя не дрогнул и лишь приговаривал:

— Ну, ударь, дружище, ударь, попробуй…

— Ладно, — заключил дон Хенаро, ставя стул па место. — Закончим миром наше веселье. Будь добр, Висенте, выйди из комнаты.

На этот раз дядя встал, направился к двери, но на пороге обернулся и спросил:

— Значит, полюбовно дело не уладить?

— Мне улаживать нечего. Если я тебе должен, ты знаешь, куда обратиться, понятно? Кто уверен в своих правах, тот сумеет отстоять их перед судом. Страна мошенников!

— Ну, хорошо, однако вам не поздоровится!

— Дружище, не смеши меня! — процедил дон Хенаро, почти не разжимая губ, на которых теперь не играла усмешка, а скорее кипела разлившаяся желчь.

— Итак, до скорого свидания, превосходительный и сиятельный сеньор дон Хенаро де лос Деес.

— Провались ты в тартарары!

— Спасибо.

— Неблагодарный!

— Жулик!

— Дубина!

— Каналья!

С этими любезностями расстались в тот вечер два старых приятеля.

Рассвет следующего дня мы встретили в тюремной камере.

Почему? Сие нам было неизвестно. Непредвиденные события, разыгравшиеся ночью, повергли нас в состояние полной подавленности.

Однако наша взбудораженная память с неукоснительной точностью воспроизводила все подробности происшедшего. Началось с того, что в полночь нас разбудил громкий стук: кто-то колотил в дверь нашего жилища толстой палкой.

К нам в каморку вломились три человека. Один из них отрекомендовался надзирателем городской тюрьмы и объявил, что намерен отвести нас туда и посадить в камеру. Второй держал в руках палку с острым железным наконечником и большой фонарь, свет которого ударил нам в лицо и ослепил нас на некоторое время. Третий принялся обыскивать комнату и подгонять нас, требуя, чтобы мы оделись как можно скорее. Мы с дядей были настолько ошеломлены, что повиновались без малейшего возражения. Когда мы спускались вниз, в свете фонаря, на мгновение рассеявшем мрак, нам почудилось, что между лестничными балясинами мы видим фигуру дона Хенаро и что он пытается спрятаться в тёмном углу. Однако мы так никогда достоверно и но узнали, был ли это действительно он.

Нас втолкнули в наёмную карету, и в течение четверти часа мы слышали только однообразный стук колёс нашего экипажа по булыжнику пустынных и мрачных улиц. Наконец он остановился перед огромным зданием, куда нас и заставили войти. Четыре массивных железных двери, заскрежетав ржавыми петлями, поочерёдно затворились за памп. Мы пересекли просторный квадратный двор. В конце его лунный свет нарисовал на земле два больших ярких треугольника. Мы прошли мимо камер с крепкими решётками, за которыми время от времени мелькали измождённые бледные лица. При свете фонаря, который держал в руке наш проводник, глаза узников как-то странно блестели. Нас остановили у дверей узкой камеры. Оттуда пахнуло сыростью, словно из затхлого подземелья, куда долгое время не проникали ни солнце, ни свежий