сообщают об их крушении…
Эмма с любопытством осматривала самолет; глаза у нее горели. Она только что назвала предстоящую мне поездку «забавным приключением».
Дидерик Бранд подошел ко мне сзади.
— Не нужно беспокоиться, Лоттер — победитель международных состязаний.
Меня больше беспокоили не летные навыки Лоттера, а то, на чем он летает. Но я прикусил язык.
— Вот, на всякий случай. — Бранд передал мне сверток, обернутый промасленной тряпкой.
Я унюхал запах оружейного масла и начал разворачивать подарок.
Он положил на него руку:
— На вашем месте я бы подождал, пока вы не окажетесь в воздухе… — И он многозначительно покосился на Эмму. — Не хочется ее расстраивать.
— Мне следует знать что-то еще?
— Вы ведь знаете, какая у нас ситуация на дорогах, — ответил он.
Я не знал, что делать. Мой «глок» 45-го калибра с магазином на десять патронов лежал в спортивной сумке. Другого оружия мне не требовалось. Но Дидерик Бранд уже отвернулся и зашагал прочь. Отойдя подальше, поднял обе руки над головой и замахал ими:
— Давайте, двигайтесь!
Я посмотрел на часы. Без пяти двенадцать.
Два часа назад моя жизнь была очень легкой.
Я положил руку на крыло, собираясь забраться в кабину. Ко мне подошла Эмма; на ее лице отражалась любопытная смесь эмоций — тревога, гордость, нежность…
Мне хотелось ее поцеловать. Неожиданно она сама обняла меня и прижалась ко мне всем телом. Сказала что-то, но я не расслышал из-за рева двигателя.
— Что? — крикнул я.
Эмма прижалась губами к самому моему уху:
— Леммер, я люблю тебя!
— «Ромео-Виктор-Сиерра» вызывает Кейптаун, доброе утро, — сказал Лоттер в рацию, когда под нами поплыла Бокпорт-Роуд, а мой желудок прыгнул куда-то в горло. — Кейптаун, «Ромео-Виктор-Сиерра» произвел взлет из Локстона, десять ноль четыре зулу, план ноль два пять. «Ромео-Виктор-Сиерра».
— «Ромео-Виктор-Сиерра», поправка четыре ноль шесть шесть, коридор свободен, выход на связь при пересечении границы РПИ!
Они изъяснялись на языке другого мира. Лоттер повторил слова своего невидимого собеседника и занялся многочисленными приборами на приборной панели. Интересно, какой из них первым подаст сигнал о том, что мы вот-вот рухнем вниз огненным шаром? Я нехотя выглянул из прозрачного купола. Под нами расстилалась засушливая полупустыня Кару, а над нами синело безбрежное небо.
К горлу подкатила тошнота.
Я вспомнил о свертке, лежащем у меня на коленях. Развернул тряпку и достал странный предмет: помповый короткоствол MAG7 отечественного производства, напоминающий пистолет-пулемет «узи» на стероидах. 12-й калибр, магазин на пять патронов в рукоятке. Внушительная отдача. Такие штуки применяет полиция, когда работает в ограниченном пространстве — прочесывает помещения, например. Еще двадцать патронов лежали отдельно, в пластиковой коробке.
Лоттер присвистнул прямо мне в наушники:
— Клянусь, я на вашей стороне!
— Но кто на стороне Бранда?
— Что вы имеете в виду?
— Таким оружием пользуются только правоохранительные органы. Гражданским на них лицензию не дают.
Лоттер рассмеялся.
— Йа, этот Дидерик! — Он покачал головой и покосился на меня. — Что-то вы побледнели. — Он достал из-под сиденья бумажный коричневый пакет и передал его мне: — Вот, на всякий случай, если укачает.
Укачало меня сразу за Хоуптауном.
— Сытно позавтракали? — сочувственно спросил Лоттер.
Я не ответил — страшно было лишний раз открывать рот.
— Все совершенно нормально, — продолжал он в отношении моего недомогания. — Скоро полегчает.
Через двадцать минут под нами проплыл еще один городишко. Я глубоко вздохнул и с надеждой спросил, не нужно ли нам садиться для дозаправки.
Лоттер ухмыльнулся:
— Эта красотка пролетает три тысячи километров на одном баке горючего!
— Далеко для такой малышки, — скептически заметил я.
— Что? — обиделся он. — Никакая это не малышка, это легкий пилотажный самолет RV7!
RV7, MAG7… Если еще в номерном знаке на грузовике Николы тоже есть семерка, можно надеяться, что скоро я сорву крупный куш!
Лоттер заметил отсутствие у меня воодушевления.
— Лучший сверхлегкий самолет в мире! — сказал он. — Его сконструировал Ричард ван Гринсвен. Максимальная скорость свыше 190 узлов, то есть примерно 340 километров в час, может перемещаться с крейсерской скоростью, может делать фигуры высшего пилотажа во всем объеме…
При словах «фигуры высшего пилотажа» мой желудок сделал сальто, и я спросил:
— Неужели сам ван Гринсвен? Что вы говорите!
Лоттер расхохотался.
— Все дело в скорости и высоте, — сказал он. — Внутреннее ухо подсказывает вам, что вы передвигаетесь страшно быстро, а глаза этого не фиксируют. Все равно как читать в машине. Почаще поглядывайте вниз, и скоро вам станет лучше.
Обещания, обещания…
Он снова заговорил по рации на своем непонятном летном языке:
— Кейптаун, «Ромео-Виктор-Сиерра» пересекает границу РПИ!
— «Ромео-Виктор-Сиерра», вызывайте Йоханнесбург-Центральный один два ноль запятая три, до свидания, — прокаркал голос в рации.
Я выключил звук и посмотрел вниз. Кару медленно, но верно сменялась вельдом. Лоттер оказался прав: через несколько минут внутренности у меня как будто улеглись на место. Мысли осторожно и медленно поплыли в сторону. К Эмме.
«Я люблю тебя, Леммер».
Она сказала это впервые.
Эмма и я.
Девять месяцев назад мы с ней понятия не имели о существовании друг друга. Мы были полными противоположностями, выходцами из разных миров. Она была крошечная, утонченная, решительная и хорошенькая, как эльф из детских сказок. Она была богата, исключительно богата, благодаря наследству, оставшемуся от отца-промышленника. Эмме очень хотелось найти давно пропавшего брата, и она подыскивала того, кто защитит ее от опасностей, связанных с розысками. Телохранителем, которого Жанетт Лау приставила к Эмме, стал я. Я был полон сомнений, подозрений и скепсиса, потому что Эмма оказалась всем, против чего предостерегали меня мои Законы.
Она завоевала меня медленно, против моей воли, вопреки моим ожиданиям и, главное, вопреки моему здравому смыслу. Ведь она была клиенткой. А я — Леммер. Белый бедняк из закоулков Си-Пойнта,
