входа в гавань, едва забрезжило утро, после той ночи, когда приключилась катастрофа с нашими кладоискателями.

Я не могу также не сообщить еще об одном известии, хотя и отношу его к разряду апокрифических, а именно, будто буканьера, которого считали утопленником, видели на рассвете — в руке он держал фонарь — верхом на объемистом морском сундуке. Он плыл через Врата Дьявола, и вода там бурлила и ревела с удвоенной яростью.

Пока вестовщики и вестовщицы округи были заняты этими толками и пересудами, бедный Вольферт, больной и удрученный, лежал у себя в постели с избитым телом и не менее пришибленною душой. Жена и дочь делали что могли, дабы уврачевать его раны — как телесные, так и душевные. Славная старая женщина не отходила от его изголовья, где вязала с утра и до ночи, в то время как его дочь ходила за ним с нежнейшей заботливостью. Они не испытывали также недостатка в участии добрых соседей. Все, что говорится обычно о Друзьях, покидающих нас в несчастье, к ним ни в какой мере не относилось. Вебберы отнюдь не могли пожаловаться на одиночество; не было поблизости ни одной хозяюшки, которая не бросала б своей работы и не присоединялась к кучке женщин, неизменно собиравшихся возле жилища Вольферта Веббера, дабы осведомиться о его здоровье и еще раз обсудить некоторые подробности приключившейся с ним истории.

И ни одна не являлась туда без горшочка с отваром полея, или шалфея, или какой-нибудь мази, или настоя из трав, и каждая рада была показать всему городу и свое лекарское искусство и свою доброту.

Каких только примочек не испробовал бедный Вольферт — и все напрасно! Было больно видеть, как он тает изо дня в день, худеет, становится все бледней и бледней, как горестно смотрит из-под старого лоскутного одеяла, окруженный кучкою женщин, собравшихся, чтобы сочувственно охать, вздыхать и бросать на него сокрушенные взгляды.

Дирк Вальдрон был единственным существом, приносившим с собою, как казалось, луч солнца в этот дом уныния и печали. Он переступал его порог с веселым видом и бодрым духом и старался вдохнуть жизнь в угасающее сердце бедного кладоискателя; все было, однако, тщетно. Вольферт был, очевидно, окончательно сломлен. Если еще и недоставало чего-нибудь, чтобы довести до предела его отчаяние, то этим оказалось известие, дошедшее до него в самые горестные его минуты: ему сообщили, что городская община собирается проложить новую улицу, которая пройдет посередине его капустного поля. Он видел теперь впереди лишь разорение и нищету; ему предстоит расстаться с последним его оплотом, огородом предков; что же станется с его бедной женою и дочерью? Как-то утром на глаза его, провожавшие взглядом выходившую из комнаты хлопотунью Эми, навернулись слезы. Дирк Вальдрон сидел возле него; Вольферт схватил его за руку, указал на дочь и впервые за всю болезнь нарушил молчание.

— Я ухожу, — сказал он, покачивая головой, — и когда я уйду, моя бедная дочь…

— Оставьте ее на меня, отец, — мужественно сказал Дирк, — я позабочусь о ней.

Вольферт взглянул в лицо этому энергичному статному юноше и понял, что он, как никто, в состоянии взять на себя заботу о женщине.

— Хорошо, — сказал он, — она твоя; а теперь позови мне нотариуса — я сделаю завещание и умру.

Явился нотариус — щегольски одетый, суетливый, круглоголовый маленький человечек — Роорбах или Роллебук, как принято было произносить его имя. Увидев его, женщины принялись всхлипывать и причитать, ибо они считали, что если человек подписывает свое завещание, — значит, он подписывает себе смертный приговор. Вольферт слабым жестом велел им замолчать. Бедняжка Эми скрыла свое лицо и свое горе в пологе постели. Госпожа Веббер, дабы скрыть отчаяние, принялась снова вязать, но оно выдало себя прозрачной слезой, соскользнувшей вниз и повисшей на кончике ее острого носа, между тем как кошка, единственный беззаботный член этой семьи, играла с клубком шерсти, упавшим на пол.

Вольферт лежал на спине; ночной колпак сполз на его лоб, глаза были полузакрыты, на лице лежала печать близкой смерти. Он обратился к нотариусу с просьбой быть покороче, ибо конец его близок и он больше не может мешкать. Нотариус очинил перо, развернул бумагу и приготовился писать под диктовку.

— Дарю и завещаю, — едва слышным голосом произнес Вольферт, — мою небольшую ферму…

— Что вы, неужели всю? — воскликнул нотариус. Вольферт приоткрыл глаза и посмотрел на юриста.

— Да… всю, — повторил он.

— Как! Этот обширный участок земли, засаженный капустою и подсолнечниками, через который городское управление намерено проложить главную улицу?

— Да, он самый, — тяжко вздыхая и откидываясь на подушку, проговорил Вольферт.

— В таком случае, от души поздравляю того, кто станет вашим наследником, — заявил маленький нотариус, расплывшись в улыбку и потирая руки.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Вольферт, открывая глаза.

— А то, что он сделается одним из богатейших людей в нашем городе, — вскричал маленький Роллебук.

Умирающий Вольферт словно отпрянул от порога небытия, над которым успел уже занести ногу; глаза его загорелись; он сел на постели, сдвинул назад красный ночной колпак и уставился на нотариуса.

— Вы это всерьез? — воскликнул он.

— Совершенно всерьез, — ответил нотариус. — Да, когда по этому обширному полю и лугу пройдет улица и они будут разбиты на строительные участки, их владельцу, наверное, не придется гнуть спину перед богатыми.

— Вы не шутите? — вскричал Вольферт, спустив одну ногу с кровати. — Знаете, пожалуй, я пока повременю с завещанием.

К изумлению всех, умирающий мгновенно преобразился и в самом деле воскрес. Искорка жизни, что едва теплилась в его теле, получила новый запас горючего; она разгорелась, когда маленький суетливый нотариус влил масло радости в его душу. И она снова вспыхнула ярким пламенем. Ищите, следовательно, лекарство для сердца, вы, которые тщитесь оживить тело удрученного человека!

Прошло несколько дней, и Вольферт восстал со своего одра; еще через несколько дней на столе его появилась груда папок с делами, планы строительных участков и улиц. Маленький Роллебук — его правая рука и советник — был неотлучно при нем и, вместо того чтобы составлять его завещание, помогал ему в гораздо более приятном занятии — в сколачивании богатства.

В самом деле, Вольферт Веббер оказался одним из тех довольно многочисленных почтенных голландцев, состояния которых составились без всякого участия с их стороны: они цепко держались за наследственные акры земли, сажали на окраине города турнепс и капусту и кое-как сводили концы с концами, пока, наконец, городская община безжалостною рукою не провела через их владения новых улиц, и они внезапно пробудились от летаргии, обнаружив, к своему изумлению, что они богаты.

Прошло несколько месяцев, и широкая, шумная улица пролегла посередине огорода династии Вебберов, захватив то самое место, где Вольферт мечтал выкопать клад. Его золотые сны сбылись. Он и впрямь наткнулся на нежданный источник богатства, ибо когда его наследственная земля была разбита на небольшие участки и на них были выстроены дома, сданные в надежные руки, то вместо жалкого урожая капусты она начала приносить тучные урожаи ренты, так что в день платежа приятно было смотреть, как его арендаторы стучались к нему с утра и до самого вечера и каждый из них держал в руках пузатый мешочек с деньгами — золотой плод земли.

Родовое обиталище предков было, впрочем, сохранено в целости, но вместо маленького, желтого по фасаду голландского домика посреди огорода теперь, выходя прямо на улицу, гордо высился самый большой дом в предместье, ибо Вольферт расширил его, пристроив с обеих сторон по крылу и добавив наверху купол или чайную комнату, куда он поднимался в жаркие дни и где выкуривал свою трубку. С течением времени весь дом наполнился толстощекими отпрысками Эми Веббер и Дирка Вальдрона.

И так как Вольферт был стар, богат и дороден, он завел себе большую расписную карету, запряженную парою вороных фландрских кобыл, хвосты которых волочились по мостовой. В память о происхождении своего величия и богатства он избрал себе герб — круглую капустную голову, которая и была намалевана на стенках кареты вместе с девизом, гласившим: «Alles Kopf», то есть «Все голова», чем он хотел подчеркнуть, что разбогател исключительно благодаря своей голове.

К вящему величию Вольферта знаменитый в свое время Рамм Рапли отошел к праотцам, и он