готовились. Да только вышло все иначе. Приехали молодые в деревню, и тишина. Подарки-то, конечно, Митьке во двор снесли, не пропадать же добру. Да только Митька с тех пор, как жену в новый дом привел, снова стал злым да нелюдимым. Бабы местные поначалу к столичной барышне все в подруги набивались, да без толку. Та их и со двора не гнала, и при встрече вроде улыбалась, да только глаза ее выдавали. Глянешь в них, и как будто в прорубь студеную с головой окунулся. Это я и сам подтвердить могу. Не раз Виолетту, так Митькину жену величают, на улице встречал.

Бывает, идешь навстречу, а ноги аж подкашиваются, все боишься, что взглядом своим змеиным одарит.

И стал с тех пор, как жену из столицы привез, Митька с каждым днем жадней да прижимистей. Зарплату сразу же всем вдвое урезал. И к работникам по любому поводу придираться стал. Штрафов понапридумывал да правил всяких. Стали люди от него разбегаться. Где это видано, чтобы парень, которого сызмальства вся деревня знала, вдруг барином-самодуром стал. Вскоре на Митьку из местных уже никто и не работал. Тот, правда, недолго горевал. Поехал в город да набрал себе там работников. В основном алкашей да заключенных бывших. Правда, и из местных кое-кого все же прикормил. Надо ж над этой бандой и надсмотр кому-то вести. И стал он с тех пор для всей деревни Митькой Буржуем. Старики с ним здороваться перестали, да и молодежь только вслед плюет. А он отстроил себе дом новый. Забор вокруг него поставил здоровенный и живет в нем со своей Виолеттой припеваючи и в ус не дует. Плевать им на всю деревню.

Ну, про Митьку вроде все уже, хотя я к его персоне еще в своем рассказе вернусь. Придется уж. Немаловажную роль он в моей судьбе сыграл.

Узнали-то мы в деревне о катастрофе почти одновременно со всем остальным миром. Да только вот первые ее отголоски до нас только к самому концу лета долетели. Начиналось все потихоньку, незаметно. Сначала магазин как-то опустел. Он и в нормальное-то время изобилием не славился, а ближе к осени и вообще закрылся. В деревне по этому поводу никто особенно не переживал. У всех свои запасы были – кормились-то в основном огородами, да тем, что скотину держали.

Я же вообще, почитай, один из самых последних в деревне про эпидемию узнал. Мы с дедом Павло в тайгу почти на два месяца ушли. Старик меня охотничьим премудростям учил, а я ему помогал грибы заготавливать. Он обычно по осени сушеными грибами в город торговать ездил. Ну, конечно, и мехами приторговывал, не без того. Но сильно не браконьерничал и меня учил тому же. Когда мы с дедом Павло с заимки вернулись, то сначала и не поверили, что в мире такие дела творятся. Но тут постепенно все и завертелось, так что в верю-не верю особенно времени играть не было.

Началось все с того, что в деревне официальная власть в один день пропала. Уехали в райцентр местный полицейский дядька Федька и голова деревенский. Хотели в ситуации разобраться, что там в райцентре происходит. Телефон неделю как замолчал, и ни одной машины за это время не приехало, вот они на разведку и решились. В общем, поехали и сгинули оба.

Люди потом говорили, что не доехали они ни до какого райцентра. Мол, браконьеры местные их за сопкой из двустволок и карабинов расстреляли. Да только неправда это. Я потом уже позже их машину в райцентре нашел и их самих тоже…

Просто сошлось все так, что без слухов не обошлось.

В аккурат через пару дней после того, как «власть» наша деревню покинула, из тайги браконьеры вернулись. И сразу народ на сход созывать стали. Главный средь них Серега Рябой – отец Васьки, обидчика моего наипервейшего, залез на крыльцо и слово держать стал.

– Граждане разлюбезные, односельчане. Пора нам за безопасность свою озаботиться. Были мы в селе соседнем, так к ним уже мертвяки нагрянули пару раз. Если бы мужики ополчение не организовали, то не было бы Марьевки.

Бабы встревоженно зашептались. Васька, чувствуя поддержку, приободрился.

– А что, спрашивается, наша «власть» делает? Катается неизвестно где? Вместо того, чтобы думать, как людей спасти. И скажу я вам, и не собирается она думать.

Тут народ уж загудел громче. У нас принято власть хаять, особенно-то местную. В принципе и столичную можно, но неинтересно. Во-первых, далеко до столицы, а во-вторых, страшно. Причем чего боятся, не знают, а так, по привычке опасаются.

– Нам, мужики, тоже ополчение собирать надо, пока нас спящих по домам умруны не загрызли.

– Ополчение, это хорошо, – подал голос дед Павло, вместе с которым я пришел на площадь. – Да только кто этим ополчением командовать будет? Уж не ты ли?

В свое время дед Павло до пенсии был в нашей деревне лесничим. И ни для кого не секрет, что отношения у него с Серегой Рябым складывались давно и непросто. Что уж там у них было в тайге, никому теперь уж не узнать. Да только не раз возвращался в ту пору Рябой без ружья да без добычи из лесу. Но тем не менее в милицию дед Павло на него ни разу заявление не писал.

Так что теперь, услышав хорошо знакомый голос, Рябой сморщился, как от зубной боли.

– А хоть и я, тебе, старый, какое до этого дело?

Дед недовольно закряхтел.

– Больно ты, Рябой, бедокурный парень, как бы с твоего правления деревне хуже не вышло.

– А я сильно не напрашиваюсь в командиры. Только вы потом не пожалейте и не проситесь мне под крыло, когда вас живьем тут поедать станут.

Около горлопана Рябого появился Васька. Я невольно напрягся. Подле деда мне ничего не грозило, но показываться лишний раз на его бесстыжие глаза я не хотел. Парнем я был худым и не слишком сильным, и доставалось мне от Васьки и дружков его неоднократно. Спасало в основном то, что вот у таких вот слабаков, как я, мозг развивается значительно быстрее, чем у тупых придурков вроде Васьки. Не раз и не два я с наслаждением обходил расставленные ими ловушки и засады. И подолгу с наслаждением потом наблюдал, как мечутся эти хулиганы, нежданно упустившие жертву, которая была так близка. Но нередко радовались и они, подкараулив меня в темном переулке. И не раз приходил я домой с подбитым глазом. Всякое бывало.

В тот день народ так ничего и не решил. Да только с тех пор деревня начала неспешно на три лагеря разбиваться. Некоторые за Серегой Рябым потянулись. Он с братьями своими да сватьями на краю деревни стали форт строить. Валили тайгу почем зря, остановить-то теперь некому было. Видя, как частокол быстро поднимается, многие к нему в ополчение запросились. Рябой никого не гнал, но свой норов показал быстро. Вновь принятые моментально попадали на тяжелые работы, тогда как сам Серега все чаще вместе со своими родственничками бездельем маялись. Некоторые пытались сопротивляться такому положению дел, да только обламывали их братья Рябые быстро. Иерархия в форте воцарилась прямо-таки военная и дисциплина такая же.

На другом краю деревни тоже образовался бастион. Митька Буржуй укрепил и так неслабые стены и тоже начал зазывать народ к себе под крыло. Народ по старой памяти, помня все обиды, что от Митьки претерпели, сильно к нему не шел. Да Буржуй сильно по этому поводу и не грустил. Тем более население его усадьбы беженцы из соседних деревень – Марьевки и Погореловки – пополнили изрядно. Народ оттуда бежать начал, поскольку мертвяки деревеньки все чаще навещать стали. А наша деревня самая дальняя по этому тракту от райцентра была. У нас тварей еще никто в глаза и не видел. Беженцы, лишенные крова, быстро прибивались то к одному, то к другому лагерю. Приоритетов у людей, покинувших родной кров, особенно не было. Что Серега Рябой, что Митька Буржуй, какая разница. Заборы у обоих высокие. И порядки у обоих строгие. Непонятно, где меньшее зло – у браконьеров или у урок бывших. Нрав что у тех, что у этих крут.

Немногие, убоявшись такого зазаборного спасения, пытались селиться в деревни. Кто пустые дома занимал, кто к людям на постой просился. Родственники-то в нашей деревне почти у каждого из пришлых были.

Рассказывали беженцы эти, правда, страшные истории о бродящих посреди деревни мертвых. Многих, о ком говорили, даже я знал. Страшно становилось от этих рассказов. Но не по-настоящему страшно, а как от фильма или от детских пугалок. Не верил я в эти россказни по-настоящему.

Третьим же лагерем была сама деревня. Много народу осталось жить в своих домах, не решившись бросить нажитое хозяйство и скотину. Среди них, естественно, и мы с матерью и Дашенькой остались.