своей оценке государственных качеств русской левой демократии; дело в том, что субъективно, на основании своего опыта недавних лет, он был в этом решительно убежден. Он остался верен своей цели — превратить Россию в парламентскую либеральную монархию на базе широких социальных преобразований. Но теперь, когда средние классы России созрели к борьбе за власть, за народовластие, для достижения поставленной П. Н. Милюковым цели открылся более верный и более скорый путь
А для П. Н. Милюкова вопрос о скорости и безболезненности политического преобразования империи имел тогда огромное значение. 4–я Государственная дума начинала свою работу, когда Европа была уже под знаком войны. Зарницы приближающейся грозы все чаще вспыхивали то там, то здесь.
П. Н. Милюков был человек Империи — иначе он России не мыслил. Тут историк сливался с политиком. Он сознавал мировую роль России и ею гордился. Отрицая «особые пути» России, он глубоко чувствовал особое место государства Российского на смычке Европы с Азией с открывающимися перед ним безбрежными возможностями. Он мог бы сказать: «Восточная Европа — географический стержень истории», как в своей замечательной пророческой книге «Демократические идеалы и действительность» написал в 1919 году английский географ и мыслитель Хэлфорд Д. Макиндер. И этот стержень истории должен оказаться в руках С. — Петербурга, а не Берлина, каких бы жертв это стране ни стоило. Мировая империя требовала, как завершения здания, императора, монарха — символа единства и исторической преемственности. Именно империализм Милюкова, в положительном смысле этого слова, сделал его убежденнейшим и непреклонным, не идущим ни на какие соглашения монархистом.
Парламентарная либеральная империя, управляемая либерально — консервативным парламентским большинством, с левой демократической и социалистической оппозицией; империя мирового масштаба — так я воспринят цель деятельности П. Н. Милюкова, когда мы были с ним рядом в 4–й Государственной думе и когда он чувствовал себя готовым к власти, к управлению империей. Можно спорить о том, находился ли в соответствии милюковский план либеральной империи с исторической действительностью, с реальным соотношением социальных и политических сил в России, с самой возможностью победить диктатуру безумия Царского Села исключительно парламентарными методами борьбы.
Я думал, что это невозможно, П. Н. Милюков со всем своим упорством воли проводил свой план в жизнь, не сомневаясь в том, что он идет верным путем. Если бы случилось двойное чудо и П. Н. Милюков осуществил свой план, и осуществил его до войны, он бы вошел в историю, как Бисмарк или Тьер.
Но все расчеты, все планы, все сроки были взорваны войной 1914 года. Сверху донизу страна нутром поняла судьбоносность этой войны. В июле 1914 года Россия была в революционном брожении. Германский посол граф Пурталес сообщил в Берлин, что обстановка в России исключительно благоприятна для удара. Ему чудилась Россия в смуте времен Японской войны 1904 года. Случилось совсем по — другому. Июльские баррикады в рабочих кварталах Петербурга мгновенно исчезли — они были разобраны самими рабочими. Мобилизация была выполнена в нужные сроки без каких бы то ни было осложнений. Вся Россия оказалась единой в своей воле к защите и победе. Это была неповторимая минута в судьбах монархии: идя навстречу народу, протянув ему руку, слившись с ним в едином патриотическом чувстве, династия могла бы укрепить себя на долгие десятилетия. Бесценный дар народного энтузиазма и воли к жертве был отдан на расхищение правительству Н. Маклакова, Щегловитова, Сухомлинова[277] , заслоненных к тому же зловещей тенью всемогущего Распутина.
26 июля должно было открыться так называемое историческое заседание Государственной думы. Естественно, думцы в своих настроениях сливались со страной. Но кроме выражения патриотических чувств, воли к борьбе и победе перед Думой стояли еще политические задачи — определить свое отношение к правительству, роль в войне народного представительства как посредника между страной и властью. В предварительных совещаниях старейшин Думы (лидеров партии) было много тревожных настроений. Некоторым из нас казалось, что мы, принимая на себя ответственность за войну, должны, не нарушая торжественного единения в публичном заседании Государственной думы, в строго секретном порядке, через председателя Государственной думы, М. В. Родзянко[278] , передать государю мнение Государственной думы, что для благополучного завершения войны великий патриотический подъем России должен быть закреплен рядом благожелательных мероприятий правительства.
П. Н. Милюков был решительным противником этой тактики. Убедительными для большинства Государственной думы доводами он доказал, что на время войны Государственная дума должна отказаться от всякой политической борьбы и, стиснув зубы, помогать воевать тому правительству, которое оказалось у власти в минуту начала войны. С этого момента П. Н. Милюков становится влиятельнейшим вождем нового либерально — октябристско — консервативного большинства. Именно война устранила психологические препятствия к объединению еще недавно непримиримых противников — конституционного демократа П. Н. Милюкова и октябриста А. И. Гучкова. Начался период политического молчания Государственной думы. Огромная техническая работа на пользу войны шла в думских комиссиях, и там только допускалась деловая критика гражданских и военных властей.
Но этот период молчания продолжался недолго. При всей доброй и напряженной воле вождей Государственной думы «не перепрягать лошадей во время переправы», политическое перемирие с властью не удалось. Весенняя трагедия в Галиции 1915 года вызвала взрыв патриотизма в стране, сорвала замок молчания с ее уст. Первыми заговорили промышленники во главе с Рябушинским, потом — земцы, городские деятели, кооператоры. Русское общество властно потребовало своего ответственного участия в организации обороны страны, потребовало правительства, способного работать с общественными организациями, отдавшими свои силы на помощь войне.
Вместе со страной вернулось к открытой политической деятельности большинство Государственной думы. К осени 1915 года блок конституционных демократов октябристов и умеренных правых начал свое официальное существование под именем Прогрессивного блока. П. Н. Милюков стал самым влиятельным вождем этого блока. В размещении политических сил в стране Прогрессивный блок стоял на правом фланге. Правее его уже никого не было, кроме явных и тайных распутинцев. А среди думских вождей блока самую консервативную позицию занимал П. Н. Милюков.
Задача блока была невероятной трудности: нужно было преодолеть распутиниаду, фактически взять власть в свои руки.
Вопрос о власти с каждым днем становился острее, ибо после краткого «светлого промежутка» диктатура безумия все безнадежнее загоняла страну в тупик развала и сепаратного мира. Но как вырвать руль государства из рук «сумасшедшего шофера» (слова В. А. Маклакова), не обращаясь за помощью к недумским демократическим силам, таящим в себе угрозу стихийного бунта и анархии? На этот вопрос А. И. Гучков дал ясный ответ еще в конце 1915 года — дворцовым переворотом.
Идея о дворцовом перевороте не была монополией А. И. Гучкова. Во время войны не только в либеральных и октябристских кругах, но и в левых кругах ни один ответственный политик стихийного взрыва революции снизу не хотел. Всем нам казалось, что ее можно предотвратить только скорым, смелым и решительным переворотом на самой вершине власти. Но внутри Прогрессивного блока П. Н. Милюков твердо и решительно остается защитником только парламентских методов борьбы за власть — он не хочет соблазнительно колебать самый принцип неприкосновенности монархической власти. Уже в ноябре 1916 года, когда вся Россия была в судорогах политической горячки, он произнес свою знаменитую обличительную речь, заканчивая каждое свое обвинение вопросом — «глупость или измена?». Эта речь некоторыми историками считается началом русской революции. И действительно, ее революционное влияние в тылах и в особенности на фронте среди офицерства, в особенности высшего, нельзя отрицать. Но я могу свидетельствовать по чистой совести, что П. Н. Милюков произносил свою объективно революционную речь с субъективным намерением предотвратить революцию, побудив верховную власть к сговору с Прогрессивным блоком.
Наконец, П. Н. Милюков сам убедился, что нет выхода предотвратить внутреннюю катастрофу во время войны, кроме как дворцовый переворот. Он на него согласился. Но было уже поздно…
Произошел чудовищный взрыв, переломивший всю историю России, всю историю европейского мира.
И тут, уже на развалинах монархии, П. Н. Милюков в убеждении в кровной неразрывности судеб Российской империи и монархии поднялся на высоту подлинного героя трагедии…
