Кончается статья угрожающе: «Такому, как Бродский, не место в Ленинграде». Знаем мы это «не место». Десятилетиями оно означало одно место: лагерь. Анна Андреевна очень решительно села. Опустила ноги на пол. Прислушалась к сердцу. Встала на ноги. И села за стол. Мы начали отбирать стихи для «Нового мира» <…>.
Вид деятельности: «Опустила ноги на пол. Очень решительно».
8 декабря 1963 года.
Анна Андреевна в своем нарядном сером платье, оживленная, красивая. Она только что из гостей <…> — где, по ее словам, «шампиньоны, инженеры, икра; физики, любящие стихи — знаете, как это сейчас принято всюду». Я ей рассказала о нашем с Фридой замысле: напишем о Бродском подробное письмо И. С. Черноуцану, одному из деятелей аппарата ЦК. <…> Анна Андреевна обрадовалась нашей затее.
Ей все равно — она не будет принимать участия ни в одной акции в защиту Иосифа Бродского. Ни до суда, ни во время — она оттянет время своего возвращения из Москвы в Ленинград, ни после — когда писатели, друзья, Фрида Вигдорова со своей стенограммой судебного заседания будут добиваться его досрочного освобождения — и добьются. Ахматова не шевельнет ни пальцем. Один раз, в самом конце, подпишет письмо в числе 13 писателей. Как Иуда. Иуда — потому что она просто предала его, как если бы написала донос. Она настолько была в силе тогда, что одного ее заступничества могло бы хватить. Но она побоялась: уже не ареста (даже не для себя, даже не для Льва Николаевича — такие были времена) — но просто ей пообещали заграничную поездку. И она отказалась сделать хоть что- либо.
Единственное, что известно из той эпохи о действиях Ахматовой, — она передала Твардовскому — не сама, сама даже не позвонила, не написала, не потревожила капитал, — а через малознакомого человека, чтобы в случае чего отказаться, — стихи Бродского. Для того чтобы Твардовский познакомился с поэзией Бродского, она выбрала и передала поэму Бродского и два стихотворения: одно посвященное Ахматовой (еще бы!) и другое — «Стансы».
[Бродский|: «Вы не думайте, пожалуйста, что мне плохо. Я спокоен. Я все время помню, что двадцать лет назад людям моего возраста было гораздо хуже».
Она не хочет рассказывать все об Ардове, чтобы не быть обязанной раззнакомиться с ним.
«Давно уже ничто так не терзало меня, как дело Иосифа», — сказала Анна Андреевна. Жаль, что она не говорит, что оно и задумано для того, чтобы ее потерзать.
Мрачные разговоры продолжались под возобновившуюся карточную игру.
В это время — не случайно, конечно — Ахматову пригласили за границу. ЗА ГРАНИЦУ. Приглашающая сторона — прокоммунистическая, прогрессивная и пр. писательская организация. Ее председатель — заместитель секретаря коммунистической партии Италии, г-н Вигорелли. Его заместитель по ассоциации — тов. Твардовский (СССР). Приглашение Ахматовой он прислал по представлению СП СССР. Поскольку известно, что дама — гордая (скорбная и пр.), то обещана премия (по случаю 50-летия литературной деятельности и выхода книжки в Италии — можно догадываться, кем проплаченной — стихи ведь не окупаются, правда?). Ахматова абсолютно не ориентировалась в рейтинге литературных событий в Европе, но это было совершенно не важно, потому что она все прекрасно понимала по сути и продавалась за поездку. И — развращала «ленинградских мальчиков», как сводня.
Потом Анна Андреевна надела очки, порылась в сумочке и вынула оттуда письмо. Снова от Вигорелли. На этот раз благодарность за воспоминания о Модильяни, ею присланные, а затем сообщение о ее будущем триумфальном путешествии по Италии. Она сунула письмо обратно и целую минуту — как учит нас театральная традиция МХАТа: взял паузу — держи — с ожесточением запихивала глубже и глубже. «Тут уж пошла петрушка», — говорила она <…>.
Воспоминания о Модильяни впервые были опубликованы в Италии, «Реквием» — в Мюнхене — времена действительно были вегетарианские.
Чуть успокоясь, она сказала, что «Литературная Россия» выпросила у нее стихи. «После долгих просьб и мольб я дала одиннадцать стихотворений. А они не печатают. За этим что-то кроется». Думаю, ничего не кроется, а просто редакция откладывает из номера в номер: их вытесняет «более современный материал».
А на Вигорелли — гнев. В какой-то рецензии он, оказывается, назвал сборник «Из шести книг» — «полным собранием сочинений Анны Ахматовой». <…> «Это клевета на меня — повторила Анна Андреевна. — Не только рецензия Вигорелли: книга. <…> Составляла я сама вместе с Люсей Гинзбург, редактор — Тынянов, корректоры — вы <…>. Уж чего, кажется, лучше? Но ведь меня там нет! <… >» — «Но откуда это могло быть известно Вигорелли? <…>— «Он не ХОЧЕТ знать!»
Она уверена, что вечера ее в Музее Маяковского, намеченного на 26 апреля, — не будет. <…> «Результат «Реквиема» в Мюнхене и «дела Бродского» в Ленинграде».
Вечер состоялся. К делу Бродского она имела слишком малое отношение. За что и была вознаграждена.
Во время суда над Бродским ее бесстрашие подвяло. Она приехала отсидеться в Москве.
Из ленинградских источников поступило известие (ленинградцы постоянно звонят Фриде), что суд над Иосифом назначен на 25 декабря.
Приехать на суд Ахматовой не пришло бы в голову никогда — это не на свидание с Берлиным лететь, обгоняя солнце.
Давид Яковлевич Дар советует написать письмо в «Известия». Пусть Ахматова обратится туда с письмом в защиту Бродского. План этот возникал уже не однажды, но всякий раз Анна Андреевна отвергала его: она полагает, что ее прямое вмешательство в дело Бродского принесет не пользу, а вред.
На этот раз внезапно согласилась: «Готова писать кому угодно и что угодно». Однако отложила окончательное решение до понедельника: хочет посоветоваться с Сурковым. «Дело против Иосифа благословил Союз Писателей <…>».
Может быть… Анна Андреевна попросила меня для разговора с Сурковым составить ей «шпаргалку» — дата, содержание статьи и пр.
