Есть рассуждение Бродского о переводе по строчкам — что это невозможно подсчитать. Наверное. Как они считали? Не спорили ли? Можно было просто всю работу отдать ему, самой потом осуществить «авторский надзор» — отредактировать, поправить, дать свое имя, а деньги — поделить пополам. Не царское дело — считать и делить, и что-то делать самой, по строчкам! деньги получать только за фактически проделанное! Раз уж она в любом случае подписывала не переведенное ею.
Пушкин тоже подробно описывает в письме к жене свои виды на семейные доходы и расходы. Но он за шесть лет брака родил четверых детей, жене его в последний год было 25 — они родили бы еще десятерых; сколько бы ни выжило — кормить немало надо было бы. Это все он имеет в виду в свои мужские 36. Ахматова же следит за финансовыми делами сорокалетней давности, нереальными даже тогда за контрафактностью, записывает в тетрадку…
Визитер принес с собой сборник «Белая стая».
«Покажите, покажите! Я вижу этот сборник в первый раз. Это очень интересно. Ничего об этом сборнике не знаю. Возможно, что кто-нибудь из петербуржцев был там и предпринял это издание. Это так называемое контрафакционное издание. Таких изданий было немало. Вот еще имеется издание моего сборника «Четки», оно было напечатано где-то под Одессой. Я сейчас занесу этот сборник — «Белую стаю» — в мою библиографию. Сколько в нем страниц? Сколько стихотворений?» (Записывает.)
Она в том возрасте, в котором Толстой отказывался от прав на созданные им произведения. «Мусорный старик» заработал своей литературной работой почти миллион рублей. «Нищая» — ленивая Анна Ахматова — до старости записывала в книжечку контрафактные — по определению не могущие принести дохода — издания своих нескольких сотен стихотворений. А ведь нищему гораздо легче пролезть в игольное ушко! Она почти что была у цели.
Если Царствие небесное обладало хоть какой-то ценностью для нее.
ПРОДАЖА СОСНОВЫХ КАРАНДАШЕЙ
И ВЫГОДЫ ЭТОГО ПРЕДПРИЯТИЯ ПЕРЕД ЖИТЬЕМ С ЛИТЕРАТУРНЫХ ТРУДОВ
Труд — для Анны Андреевны Ахматовой самое презренное понятие.
Велите ей выбрать между Марфой и Марией — она ответит правильно, но слукавит о мотивах. Откуда-то взялась у нее вульгарная иллюзия того, что, живи она «за границей», при ее роде занятий и талантах, у нее были бы какие-то «ландо», «послы», «брильянты» и пр.
Фермер и школьный учитель Роберт Фрост, приехавший в Ленинград и наивно полагавший, что поэтическими сборниками — раз мадам не преподает, не переводит и не служит в издательстве и к тому же м-м-м… не замужем — особенно не прокормишься, — был ей омерзителен.
Великий американский поэт <…> ей говорит: «Скажите, чем Вы торгуете? Скорее всего, американец употребил слово business, а переводчик не особенно был силен, да и Анна Андреевна английский знала плохо — или скрывала глубокие знания перед компетентными органами — это кому какая версия больше нравится. Анна Андреевна опешила, говорит: «Ничем». — «А я торгую соснами, из них делают карандаши».
«Не понимаю этого поэта. Он все время рассуждает о том, что можно купить, что можно продать. Что это за разговоры»?
Она не понимала этого поэта. Понял ли бы он, что она, дама, одевалась в то, что ей «выдавало» государство?
Она тогда из «городской нищенки», какой выглядела до войны, преобразилась в полнеющую немолодую и элегантную даму: ей выдали из каких-то специальных фондов одежду и обувь. Впервые за десятки лет у нее появилась маленькая изящная шляпа.
Роберт Фрост, презираемый Ахматовой за практицизм — все покупал на свои, зато потом Постановление у него ничего не отняло, и он не должен был принимать величественную позу: «Поэт, мол, это тот, кому ничего нельзя дать и ничего нельзя отнять».
Нашла в каталоге недвижимости:
Галлей, Вермонт.
Ферма, построенная в конце 18-го столетия, в 1930-х годах принадлежала американскому поэту Роберту Фросту, четырехкратному лауреату премии Пулитцера. Усадьба признана памятником американской истории и культуры. Всего на территории в 150 га разместились 5 строений. Все постройки окружены лесами и ухоженными газонами. Есть два рыбных пруда с ключевой водой.
Цена — 7,5 млн. долларов США.
Описание снабжено, естественно, прелестной фотографией.
В стране Советов платили платьями, маленькими изящными шляпками… и даже заборами.
Записи в дневнике К. И. Чуковского о встрече в Переделкине с Фединым. После публикации книги «Новое о Маяковском» с письмами к Лиле Брик.
<…> вынесено постановление о вредности этой книги и занесен удар над Зильбернштейном. Человек создал великолепную серию монументальных книг — образцовых книг по литературоведению, отдал этой работе 30 лет — и все это забыто, на все это наплевать, его оскорбляют, бьют, топчут за один ошибочный шаг. «Неужели вы подпишете?» «Что же остается мне делать?!» Бедный Федин. Вчера ему покрасили забор зеленой краской — неужели ради этого забора, ради звания академика, ради официозных постов, которые ему не нужны, он вынужден продавать свою совесть, подписывать бумаги <…>.
«Я — не литератор», говорила она о себе, отмываясь, как от грязи. Да, она — не профессиональный литератор, она — Советский Поэт.
Тема денег как дензнаков для Анны Андреевны презренна. Оплату писательского труда она представляет для литераторов-трудяг в виде покрашенных заборов, а для себя лично, в наивных представлениях о себе как даме «высокого тона», в виде «ландо». Никаких денег. Даже меценатство, спонсорство, например, это тоже грязь.
В связи с какой-то статьей, в которой говорится о том, что Николай Степанович обращался к меценатам. Николай Степанович никогда не имел дела с меценатами, и никогда к ним не обращался. «Путь конквистадоров» он издал на свои деньги, «Сириус» — тоже на последние свои. «Жемчуга» взял «Скорпион» — даром.
Вообще-то каждый труд должен оплачиваться. Кто-то должен платить. Столько народа не соберешь, чтобы по пятачку скинулись на содержание Эрмитажа. Ценность произведения искусства должна стать такой несомненной, чтобы имеющий миллион с гордостью его бы отдал. Ну, за Гумилева никто не хотел.
