Н. Я. Мандельштам — Н. И. Харджиеву.
А.А. ушла с Раневской гулять. Сижу на втором этаже в Аниной скворешне. У нее живу.
Пустили, она рада. Бросается на чужих.
Раневская сначала меня раздражала. Сейчас нет. Она — забавная.
Остается слонообразная дочь Корнея Чуковского. Это омерзительное семейство меня сильно раздражает, главным образом за то, что очень высоко держит знамя русской литературы, чести, доблести и пр., а при этом… Ну ее к черту. Анька моя до того озорная, что ее невозможно вынести. Очень скверная 54 -летняя девчонка. Красива. Весела. Молода.
(На всякий случай сообщу далеким от биографических штудий читателям, что против чести, доблести и высоты держания знамени русской литературы Корней Иванович не погрешил. Ну, не был светским, богемным, слишком талантливым. Читайте спокойно детям про Доктора Айболита и пр. — и не берите в голову. Он, кстати, в отличие от многих шикарных ташкентских сидельцев, вхожих в ахматовское окружение, был безоговорочно непризывного возраста, сыновья — на фронте (один погиб), полуслепая дочь работала не покладая рук, чтобы забыть о расстрелянном муже и пр. — то есть все в порядке. Так что если они были не под настроение Надежде Яковлевне с ее скверной озорной девчонкой — я читателя предупредила).
Она здорова, молода и счастлива. Живет хорошо, и харч у нее роскошный.
Раневская снималась весь этот месяц в каком-то кинофильме. Вернулась она только вчера с гиком и криком. Боюсь гениальных актрис. И моя Аничка тоже.
Неужели прямо-таки до ужаса Аничка боится?..
Я провожу с ней много времени — и все норовлю с ней переспать — наши ночи в бабьей болтовне — прекрасны.
Ахматова уехала в Ленинград и в очередной раз отреклась от Надежды Яковлевны. Та делает последние попытки — и все. По счастью, хотя бы писем таких больше нет. Есть — «Вторая книга».
Теперь об АА. За нее порукой двадцатилетняя верность. Глубокая, большая дружба. Доказанная. Что она не пишет писем — это ее свойство. Отношений пересматривать я из-за этого не собираюсь. Она больна. (Точка) Лежит. (Точка) Сердце. (Точка) Одна. (Точка).
Закончим на натужной фамильярности.
Трудно без А. А. Грустно, и — стерва — не пишет.
И не напишет — ей.
Напишет, ознакомившись с котировками на западном рынке литературного имени Мандельштама, — западным читателям:
Жена Осипа Эмильевича Надежда Яковлевна до сих пор мой ближайший друг. Лучшее, что есть во мне.
Анна Ахматова.
ЗАВИСТНИЦА
Эту книгу всю можно было назвать: «Завистница».
Единица зависти — «один Пастернак».
Ахматова считала Пастернака удачником по природе и во всем — даже в неудачах.
Завистник завидует всему, даже неудачам. «Все, что нас не убивает, делает нас сильнее».
Как не позавидовать неубившим неудачам Пастернака?
Завистник — это тот, кто поможет тебе в неудаче, но не переживет твоего успеха. Большинство людей теряет друзей, добиваясь успеха, особенно громкого. Бизнесом Ахматовой были страдания — какую биографию делают и пр. Поэтому она могла перенести безмятежную славу Пастернака, но славу страдальца — нет. Гонения — когда тут тебе и мировая шумиха, и шведский король, и бельгийская королева, и исключения, и Нобелевская премия — это уж слишком. Поэтому она и рассорилась с ним под конец жизни.
Вот Марина Цветаева — та страдала как-то вполне натурально, не по правилам мелодраматического искусства, без единственно трогающего Ахматову антуража внешнего успеха — потому-то она и прощала ее. В этом не было ни красоты, ни величия, Ахматова была так уверена в падкости людей на ее клубничку, что не верила, что кто-то всерьез будет любить Цветаеву — клевала ее без особого «гнева».
«Нас — четверо». Она пишет такое стихотворение, когда уже никого нет в живых, кто бы мог недоуменно поднять брови. Пастернак, по своей восторженности, не стал бы этого делать, если б и увидел.
Анну Ахматову он не знал, не любил, не ценил как поэта.
Она обедала в Переделкине у Бориса Леонидовича. И опять между ними черная кошка: Анна Андреевна обиделась на Бориса Леонидовича.
Мельком, в придаточном предложении, он у нее осведомился: «У вас ведь есть, кажется, такая книга — «Вечер»?» — «А если бы я у него спросила: у вас ведь есть, кажется, такая книга — «Поверх барьеров»? Он раззнакомился бы со мной, перестал кланяться на улице, уверяю вас…»
«Никогда ничего не читал моего, кроме «Лотовой жены».
На самом деле было хуже: написав статью о русской поэзии, он для Ахматовой вообще не нашел места, кроме нескольких сбивчивых строчек. То есть что-то все-таки читал, другое дело, что — не произвело нужного впечатления. Писал о Марине Цветаевой — с восторгом.
