глазам обычную остроту зрения. Ведь я отправился под землю в дымчатых очках! Поскольку я носил очки постоянно, то, конечно, забыл о них и не снял, хотя они вовсе не годились для путешествия по подземным переходам.

Из всех людей, имеющих дело с пещерами, энтомологи больше всего нуждаются в хорошем зрении и хорошем освещении, чтобы различать крохотных насекомых, за которыми они ведут наблюдения и которых пытаются отлавливать.

Примерно в 1923 году один из моих друзей, страстный и уже известный энтомолог, решил навестить графа Сен-Пьера, который вместе с женой занимался раскопками первобытных стоянок в гроте Леспюг.

У моего друга были к этому две побудительные причины: ему было очень любопытно посмотреть статуэтку из бивня мамонта, недавно извлеченную знаменитым археологом из ориньякского очага, которая получила большую известность среди предметов доисторического искусства под названием Леспюгскои Венеры, а кроме того, граф был не только специалистом по первобытной истории, но также выдающимся энтомологом.

Со своим обычным радушием господин и госпожа Сен-Пьер показали гостю место раскопок и бережно завернутую в вату, уложенную в коробку знаменитую фигурку, возраст которой определялся в 20 000 лет. В настоящее время она находится в музее национальных древностей в Сен-Жермене.

Граф показал также коллекцию пещерных насекомых, очень заинтересовавшую моего друга- энтомолога.

В находящемся поблизости гроте, где группа рабочих, сидя кружком на маленьких табуретках, разминала в руках и тщательно исследовала содержимое первобытных очагов, лежала в углу большая куча помета летучих мышей, изобилующая личинками и насекомыми, водящимися в гуано.

Археолог с женой и энтомологом в сопровождении верного фокстерьера пошли взглянуть на ловушки для насекомых, расстеленные над кучей гуано. Вдруг археолог вскрикнул и показал пальцем на мушку, перелетавшую с места на место.

— Муха с синей головой! — залепетал он. — Редчайшая муха с синей головой!

Все застыли, следя за причудливым полетом двукрылого.

— У меня нет с собой сачка! — застонал Сен-Пьер. — Нам ни за что ее не поймать!

Тогда мой друг предложил свои услуги. Его предложение было с трепетом принято, и началось преследование насекомого. Муха оказалась удивительно подвижной и неспокойной, в чем, по-видимому, был повинен свет ламп.

На минуту муха присела на носок ботинка одного из присутствующих, почистила крылья, перепорхнула на камень и замерла неподвижно. Пока энтомолог приближал к ней согнутую корытцем руку, чтобы быстрым движением поймать ее, все затаили дыхание, а направленные в одну точку взгляды, казалось, хотели пригвоздить насекомое к месту. Наступила торжественная минута. Сидящие в нескольких шагах рабочие прекратили свое занятие и тоже следили за развитием событий. Поистине можно было бы услышать полет мухи! Фокстерьер, заинтригованный всеми этими маневрами, следил за движениями ловца, навострив уши и наморщив лоб, с большим интересом, увы, даже со слишком большим интересом, так как внезапно разразилась катастрофа.

Эта шавка, паршивая собачонка, ревнуя к вниманию, уделенному не ей, выпрямилась, как змея, чавкнула, схватила драгоценную муху, с гордостью ее проглотила и выразила полнейшее удовлетворение, завиляв обрубком хвоста, счастливая своим успехом!

Все были ужасно расстроены. Вот как получилось, что ни в коллекции графа Сен-Пьера, ни в коллекции моего друга нет мухи с синей головой!

В апреле 1924 года, за несколько дней до моей научной поездки в Англию, я зашел в Инициативный синдикат Тулузы посмотреть расписание поездов Париж — Гавр и пароходов Гавр — Саутгемптон.

Как только я вошел, мое внимание привлекли странная мимика и интонации какого-то англичанина, тщетно пытавшегося заставить понять себя одну из служащих, испуганно выглядывавшую из своего окошечка. Она была совершенно растеряна от неожиданной просьбы странного путешественника, который, очень слабо владея нашим языком, медленно повторял одну и ту же фразу, заставившую меня насторожиться.

— Я хочу видеть колдуна, — говорил он упрямо с неподражаемым акцентом.

— Какого колдуна? — спрашивала опешившая молоденькая служащая.

— Колдуна из пещеры, — подтвердил англичанин, ища на лице своей собеседницы каких-нибудь проблесков понимания. Но, поскольку долгожданных проблесков не появлялось, скорее наоборот, он вновь повторял свою просьбу в уверенности, что рано или поздно его поймут.

Я подошел, очень гордый своей проницательностью и уверенный, что путешественник будет меня благословлять за мое вмешательство и помощь, и спросил:

— Вы хотите видеть танцующего колдуна из грота Трех Братьев?

Даже не благословение, а настоящий рев обрушил на меня удивительный путешественник, стремительно повернувшись в мою сторону.

— О! Йес, Трех Братьев! — в экстазе повторял он.

По-видимому, я угадал. Этот англичанин, помешанный на первобытной истории, как и многие британцы, добрался до Тулузы сначала пароходом, потом на поезде и собрался провести свой отпуск во Франции, чтобы осмотреть достопримечательности доисторических пиренейских гротов.

Через четверть часа мы уже вместе с ним были у графа Бегуена, которому принадлежала пещера Трех Братьев, а на следующий день майор Арчибальд Комбер из Королевских воздушных сил восторгался рисунками арьежской пещеры и среди них ставшим знаменитым в анналах первобытной магии и искусства изображением мадленского колдуна.

Несколько дней я водил моего нового друга по нашим прекрасным пещерам, а на следующей неделе он уже был моим гидом на улицах и в музеях Лондона. В течение многих лет майор Комбер приезжал навестить меня в Пиренеях, где предавался ловле форели и посещениям доисторических гротов… Но это уже совсем другая история, как говорил Киплинг.

Однажды около 1930 года, разъезжая на велосипеде в постоянных поисках пещер по окрестностям селения Монтеспан, я подъехал к копавшему землю крестьянину и спросил, не известны ли ему какие- нибудь пещеры, естественные колодцы или трещины в находящихся поблизости скалах. Он мне тут же сообщил о соседнем гроте Монтеспан. Когда я сказал, что эту пещеру знаю давно, а мне хотелось бы найти другие, он спросил, не я ли случайно Норбер Кастере.

Получив утвердительный ответ, он сложил руки на рукоятке лопаты и начал с любопытством меня рассматривать.

— Значит, это вы открыли и исследовали наш грот в 1923 году?

Вновь получив утвердительный ответ, он смерил меня взглядом с головы до ног.

— Тогда извините, очень странно, что вы разъезжаете на велосипеде, — сказал он.

— Почему же? — спросил я с удивлением. Но по резкому и даже несколько враждебному тону его неожиданного замечания я уже понял, куда он гнет. Мой ответ вызвал то самое заявление, которого я от него ожидал.

— Продав статуи из пещеры в Америку за десять тысяч долларов, я думаю, можно было бы обзавестись неплохим автомобилем.

Я начал ему со смехом объяснять, а затем изо всех сил доказывать, что открытые мной скульптуры медведя и львов сделаны из глины и их невозможно переправить куда-либо, что они все еще находятся в пещере, и, кроме того, еще в 1923 году я первый просил, чтобы их объявили национальными историческими памятниками. Однако я вскоре понял тщетность моих попыток убедить собеседника. Мне пришлось смириться с тем, что в глазах этого корыстолюбивого крестьянина я навсегда останусь искателем сокровищ, занимающимся их перепродажей, и утешиться мыслью, что мой уважаемый коллега по первобытной истории граф Сен-Пьер тоже слыл человеком, продавшим за большие деньги и тоже в Америку статуэтку из мамонтовой кости, известную под названием Леспюгская Венера, которую знаменитый ученый открыл в 1922 году в пещере Леспюг, неподалеку от Монтеспана, и которую он великодушно передал в дар музею в Сен-Жермене.

Чтобы покончить с 'темными историями' этой главы, но, разумеется, не исчерпав эту неисчерпаемую