отнести это чудо к разряду необъяснимых загадок, когда размышления были прерваны: мое внимание привлекла толпа народа. На скалистом склоне у дороги, до которой я наконец добрался. Общество по использованию грота (по просьбе которого я исследовал неизвестные участки подземной реки) собиралось расширить какую-нибудь наклонную трещину, которая, как предполагали, сообщалась с нижележащей пещерой. За последние несколько дней, о чем я не знал, рабочие-минеры нашли и расчистили очень узкую, почти непроходимую, но, по-видимому, глубокую щель.

Руководители и акционеры Общества поспешили посмотреть на нее своими глазами, так как они планировали сделать здесь искусственный вход. В случае удачи отпала бы необходимость в длительном и мучительном пешем походе до естественного входа в пещеру. Посетители могли бы подъезжать на машинах и останавливаться перед новым входом.

Когда, сильно уставший после трудового дня, проведенного в исследованиях, я подошел к этой трещине, ко мне обратились члены Инициативного синдиката и подрядчик, производившие минные работы. Я коротко рассказал о поставленных передо мной задачах и о проделанных исследованиях, а потом поспешил поведать о последнем приключении и о том, как меня поразил загадочный водопад. Я боялся, что мне не поверят, но единственным следствием моего рассказа был дружный взрыв хохота и полнейший восторг! Я совершенно ничего не мог понять. Наконец между двумя приступами веселья подрядчик кое-как смог заговорить.

— Если бы вы пришли сюда на час раньше, — сказал он, — вы бы уже обладали ключом к вашей загадке.

Последовало объяснение одной из самых занятных шуток, сыгранных со мной за всю мою карьеру подземного исследователя.

Когда минеры отыскали на склоне горы и расчистили уходящую вглубь трещину, производившему работы подрядчику пришла оригинальная мысль привести сюда гигантские автоцистерны, принадлежавшие управлению мостов и дорог, и через резиновые шланги вылить в трещину всю содержащуюся в них воду. Этот-то поток воды, сильно загрязненный мусором и разрытой землей, я встретил в том месте, где он низвергался в реку, но ничто не давало мне повода заподозрить его искусственное происхождение. Просто подрядчику захотелось посмотреть, вся ли вода будет поглощена трещиной, что было бы хорошей приметой.

Мое наблюдение пришлось как нельзя более кстати и, хотя заставило меня пережить большую тревогу, дало великолепные экспериментальные результаты. Земляные работы были успешно завершены, и с 1939 года люди в грот попадают через искусственный колодец по винтовой лестнице. Этот вход позволяет посетителям быстро достигать того места подземной реки, где их ждут прогулочные лодки.

Под землей часто бывают недоразумения, но они далеко не всегда носят такой драматический характер, как те, о которых было только что рассказано. Гораздо чаще их можно отнести к разряду более приятных и совсем безобидных.

Однажды мы с моим верным спутником Жерменом Гатте и помощником Марселем Понсом бродили по нижним этажам пропасти Эспаррос в Верхних Пиренеях. Гатте, только что отделивший очень красивые кристаллы кальцита от покрытого сталагмитами пола, поднялся на ноги, предварительно запаковав и бережно уложив хрупкие минеральные образцы. Понс, с интересом наблюдавший всю эту операцию, нагнулся, может быть, для того, чтобы убедиться, что ничего интересного не осталось.

Он резко выпрямляется, размахивая чем-то очень маленьким:

— Смотрите, перо летучей мыши!

Вот уж поистине неожиданность. Мы подходим к нему, недоверчивые и насмешливые: прямо скажем, есть с чего! А он, ликуя, сует нам под нос крохотное шелковистое перышко, которое держит толстыми, запачканными глиной пальцами. Мы сотрясаемся от хохота, такого хохота, который, конечно, никогда не раздавался в этой пропасти.

Понс, растерянный и обиженный, продолжает настаивать: 'Я не вру, я его только что нашел здесь, на земле!' — и снова предъявляет нам вещественное доказательство. Несколько успокоившись, мы попытались посвятить нашего спутника в элементарные понятия зоологической классификации рукокрылых и уверить его, что летучая мышь из басни[63] врала ласке, пытаясь сойти за птицу. Однако все это, конечно, не могло объяснить необычного в таком месте присутствия воробьиного пера, и я тщетно пытался найти разгадку.

Последнее слово принадлежало Гатте, давшему нам ключ к этой загадке. Дело в том, что он всегда старался как можно надежнее переправлять хрупкие сталактиты, которые терпеливо собирал с большим знанием дела. На этот раз он решил попробовать упаковать их в перья, и благодаря такому новшеству Понсу удалось найти 'перо летучей мыши' в пропасти Эспаррос!

Через час мы расположились перекусить на глубине ста сорока метров в дальнем конце обширных галерей пропасти. Усевшись кружком, мы молча жевали, как вдруг Понс остановился и поднял палец:

— Слышите?

— Нет, а что?

— Петух! Прокричал петух!

В том месте, где мы находились, ответ был столь неожиданным, что мы прыснули со смеху при этой новой выдумке нашего компаньона. Представьте себе петуха, кукарекание которого слышно в глубине пещеры, находящейся на самом дне пропасти. Но Понс твердо стоял на своем: он слышал крик петуха. 'Кстати, — добавил он, — петухи никогда не поют по одному разу, он обязательно прокричит еще'. Оставалось только ждать и слушать. В конце концов мы прошли длинный и сложный подземный маршрут, давно уже потеряли направление, и вполне возможно, например, что наш грот был теперь отделен от наружного склона горы только тонким слоем камня. Может быть, над нами находилась какая-нибудь ферма селения Эспаррос.

И вот мы застыли в ожидании, тихо и несколько недоверчиво. Вдруг Понс опять поднял палец и призвал нас в свидетели: петух пропел вновь. Честно говоря, услышанный звук лишь очень слабо напоминал кукареку, но, несомненно, мы слышали отдаленный голос птицы.

— Должно быть, это сова, — уточнил Понс.

Заинтригованные, мы продолжали прислушиваться, избегая малейшего шума, малейшего шуршания. И опять послышалось приглушенное далекое пение птицы, на этот раз более явственно и долго. Мы все трое повернули головы в одну и ту же сторону, наклонились, и взрыв общего хохота закончил это происшествие: стоявшая в нескольких шагах лампа Гатте с засоренной ацетиленовой головкой, угасая, издавала странное посвистывание, которое и послужило поводом к недоразумению.

Мнимый петушиный крик стал лебединой песней для нашего исследования.

Весной 1928 года, через два года после открытия ледяного фота Кастере, я оказался один в массиве Мон-Пердю, и мне вдруг захотелось мимоходом вновь заглянуть в подземный ледник.

В это время года на такой высоте держится еще значительный снежный покров. Пройдя целый час по снегу, я позволил себе немного отдохнуть, прежде чем спуститься под землю при свете простой свечи. Я не хотел перегружать мой и так уж очень тяжелый рюкзак дополнительной тяжестью ацетиленовой лампы.

Я зажег свечу и вошел в грот, но буквально ничего не мог различить. Глаза, привыкшие к яркому солнечному свету, лишь постепенно приспосабливаются к темноте, и всем известно, что в таких случаях лучше всего двигаться очень медленно и осторожно, пока глаза не адаптируются. Но на этот раз я с удивлением и досадой замечаю, что обычной адаптации не происходит. Я довольно долго жду, еле-еле продвигаясь дальше, но мне все время кажется, что я двигаюсь в полной темноте. Пламя свечи продолжает выглядеть тусклым и желтоватым, я не различаю почвы под ногами, не говоря уже о своде, и моя слепота в конце концов совсем выводит меня из себя.

Я недоумеваю и начинаю уже беспокоиться, не ухудшилось ли вообще мое зрение за последнее время. Потом решаю, что, конечно, причиной моей слепоты является длительный переход по снегу при ярком солнечном свете.

Я присаживаюсь на камень, решив терпеливо ждать адаптации, которая теперь должна уже вскоре наступить. Но минуты проходят одна за другой, а я остаюсь слепым. Тогда я решаю, что сильное отражение света от фирна вызвало у меня снежную слепоту. Однако, сказал я сам себе, ведь я надел темные очки, и они должны были защитить меня. Дойдя в мыслях до этого места, я вскрикнул и одним движением вернул