месяце, и нам, увидев чернь московских людей, бежати, город покинув, куды очи несут»[1420].

Положение казанских послов в Москве было сложное. Желая предотвратить неизбежное кровопролитие, князь Табай выдвинул идею смены казанского хана, ибо вся беда-де происходила оттого, что Сафа-Гирей, послушав ногайцев и «лихих» людей из числа казанцев, поступил «негоже». В самой Казани «люди все в разни», причем «людей добрых мало, все люди мелкие, иноземные, земли крепить некому». Переговоры с Табаем и другими послами вел Ф. И. Карпов, опытнейший русский дипломат, давно руководивший сношениями с восточными странами, а также наиболее приближенный к самому Василию III дьяк Меньшой Путятин. Казанские послы просили отпустить на царство послушного великокняжеской воле Шигалея. Он должен был вместе с ними отправиться в Васильсурск. Отсюда казанские послы предполагали послать грамоты в Казань, а также к горной и луговой черемисе и арским князьям с сообщением, что «их хочет государь жаловати и беречи». Однако Карпов и Путятин попытались выяснить, действуют ли послы в данном случае по уполномочению «князей и земли» или на собственный страх и риск. Хотя Табай и Теввекель отрицали наличие у них каких-либо полномочий по этому вопросу, но сказали, что у них в Казани есть единомышленники. Тогда решено было послать предварительно в Казань Постника Головина, выяснить мнение мурзы Качигалея и князя Булата. Вернувшись 17 мая в Москву, Постник Головин сообщил, что в Казани произошел переворот: Сафа-Гирей с царицей (дочерью Мамая) выслан в Ногайскую степь. 19 мая в Москву прибыли Кулчюра и Форузат с грамотами от Горшедны-царевны, мурзы Качигалея и князя Булата, которые в это время захватили власть в городе. В своих грамотах они писали, что к кандидатуре Шигалея они относятся настороженно («блюдемся») и предпочитают ему Яналея, сына Шихавлиара, племянника хана Большой орды Ахмата.

На том и порешили. Шигалей уже скомпрометировал себя в Казани, а кандидатура Яналея вполне устраивала Василия III, ибо он уже с малых лет находился на русской службе, будучи городецким князем[1421]. Пятнадцатилетний царевич, «тихий и смирный» Яналей, был приведен к присяге. После этого его вместе с Табаем, а также русскими послами Я. Г. Морозовым и дьяком Афанасием Курицыным отправили в Казань, где 29 июня он снова дал «записи шертные» в верности Москве и был торжественно посажен на царство. Опекуншей его стала царевна Горшедна[1422].

Так был решен казанский вопрос. Однако достигнутый компромисс устраивал обе стороны только на время. Это была передышка, необходимая и казанцам, и московскому государю.

С Крымом Василий III продолжал вести сложную дипломатическую игру. В феврале 1530 г. туда отправлен был посол Степан Иванович Злобин, а 16 июня в Москву прибыл крымский посол Ахмат Улан. Ведя переговоры об условиях шерти с Саадат-Гиреем, великий князь посылал одновременно грамоты и его противнику Исламу, предлагая ему выехать на Русь[1423].

Казанские планы Василия III не способствовали стабилизации русско-крымских отношений. В феврале 1531 г. Василий III получил из Крыма донесение, что Саадат-Гирей собирается выступить в поход на Литовскую землю. Однако в самый последний момент под влиянием своих советников он отменил свое решение и разрешил царевичу Бучаку совершить набег на Русь (на тульские места и Белев)[1424]. Для предотвращения подобных набегов весной Василий III послал в Путивль Шигалея, Ак-Доулета и сына мурзы Кам-бара со «служилыми татары». Сюда же были направлены и русские воеводы князья Б. И. Горбатый, Д. С. Воронцов, В. Коробов, и из Новгорода- Северского князь И. Барбашин, и из Стародуба князь Ф. В. Оболенский. Одновременно на Коломну и Каширу должны были идти князь В. В. Шуйский и другие воеводы[1425].

20 февраля после получения известия о набеге крымцев «на тульские и одоевские места» в Тулу посланы были воеводы князь И. М. Воротынский, И. В. Ляцкий, князь И. Ф. Овчина Оболенский и др. Однако 7 марта на Тулу послан был Иван Фомин Ларев с приказом заменить воевод. Трех названных военачальников дьяк А. Курицын доставил в Москву. Чем вызвана была эта опала, неизвестно. Но она была кратковременной. Летом 1532 г. И. М. Воротынский и И. Ф. Оболенский уже упоминаются среди воевод в полках, а в мае 1533 г. такие же сведения есть и о И. В. Ляцком[1426] .

Весной 1531 г. из Крыма пришла весть, что Саадат-Гирей ограбил русских гонцов и послов, ссылаясь на то, что-де ему мало было привезено поминков.

Попытки крымцев оказать вооруженное давление на Россию оказались тщетными. Еще 3 июля князь Б. И. Горбатый сообщал из Путивля, что около 1 тыс. крымцев подошли к Одоеву. 22 июля из Крыма поступила весть, что 500–600 крымских людей хотят совершить набег на рязанские места. Тогда «на берег» отпущены были воеводы, одновременно «прибавлены» были воеводы на Туле и в Рязани[1427]. Этим дело и ограничилось. Никаких серьезных акций против России Саадат-Гирей, несмотря на нажим турецкого султана, предпринимать не мог[1428]. У него снова произошел разрыв отношений с Исламом, которого летом 1531 г. взяли себе на царство астраханцы.

Единственно, чего мог добиться Саадат, — это высылки «за море» одного из своих соперников — Сагиб-Гирея (сентябрь 1531 г). Но этот шаг сузил круг лиц, которые поддерживали самого крымского царя, ибо за спиной Сагиба стояли видные крымские мурзы.

Укрепив свое положение на Востоке и имея спокойные тылы на Западе, Василий III мог заняться делами домашними. А их у него накопилось много. После рождения наследника престола активизировались силы, недовольные ростом великокняжеской власти. С ними, а также с теми, кто так или иначе содействовал упрочению позиции врагов московского государя, решено было покончить.

И мая 1531 г. начались заседания церковного собора по делу о фаворите великого князя Вассиане Патрикееве. Присутствовали на них также боярин Михаил Юрьевич Захарьин и дьяки. Ни великого князя, ни его братьев на заседаниях собора не было. До нас дошел только отрывок (без конца) судебного дела по списку конца XVI в.[1429] Путаное известие об осуждении Вассиана и заточении его в Иосифове монастыре за противодействие разводу великого князя содержится в «Выписи о втором браке». Дополнительные сведения о Вассиапе есть в так называемом «Судном деле» Максима Грека.

Вассиану в отличие от Максима Грека (на процессе 1525 г.) не предъявлялось никаких политических обвинений. После событий 1525 г. князь-инок некоторое время еще пользовался расположением Василия III. Так, по его челобитью 14 сентября 1526 г. была выдана Василием III льготная грамота Ниловой Сорской пустыни («бил ли челом старец Васьян княж Иванов сын Юрьевича»). На основании этой грамоты Н. А. Казакова отрицает связь дела Вассиана с разводом великого князя и склонна объяснить его опалу просто ростом влияния иосифлян при великокняжеском дворе[1430]. Однако вряд ли великий князь выдал бы на расправу своего старого советника, если б у него для этого не было веских причин. Ведь не только «Выпись», но и Курбский прямо говорит, что Вассиан «возбранял» Василию жениться на Елене[1431]. После рождения наследника престола Ивана всякие разговоры о каноничности второго брака великого князя приобретали особую опасность — они по существу означали отрицание законности и наследника престола. В таких условиях от неугомонного Вассиана лучше было отделаться. Поэтому он и был выдан с головою иосифлянам. Таким образом, подоплекой дела Вассиана, очевидно, являлся все же вопрос о втором браке Василия III.

Но так как с церковной точки зрения в вопросе о каноничности развода прав был Вассиан, а не великий князь, то Вассиан обвинялся в других церковных преступлениях. Главное из них связано с его переводом Кормчей. Этому труду была противопоставлена так называемая «Сводная Кормчая», составленная, как недавно было выяснено Б. М. Клоссом, при непосредственном участии митрополита Даниила накануне собора 1531 г. Первая вина Вассиана, по мнению его обвинителя митрополита Даниила, состояла в том, что он «развратил… на свой разум» Кормчую, эту «святую великую книгу». В частности, в ней Вассиан писал, что инокам полагается «жити по евангелию, сел не дръжати, ни владети ими». Следовательно, он «хулил» тех русских «чудотворцев», которые владели селами. Он, в частности, говорил: