l:href='#n_1467' type='note'>[1467].
В 20—40-х годах протекала деятельность видного русского зодчего Григория Борисова (умер, возможно, в 1545 г.)[1468]. По наблюдениям Н. Н. Воронина, с его именем следует связывать строительство Троицкого собора в Данилово-Переяславском монастыре (1530– 1532 гг.), близкого по архитектурным формам к Борисоглебскому собору. Последней постройкой Борисова Н. Н. Воронин считает трапезную церковь Спасо-Каменного монастыря на Кубенском озере. В совершенстве владея архитектурным мастерством, Борисов специализировался на монастырском строительстве (особенно трапезном)[1469].
Трапезные сооружались в это время и в других монастырях[1470] . Теплая Благовещенская церковь с каменной трапезной в Ферапонтове монастыре построена была в 1529/30 — 21 ноября 1534 г.[1471]
Правительство Василия III всячески поддерживало строительство в новооснованных монастырях. В это время с помощью присланных великим князем каменносечцев построена была Троицкая церковь и трапезная в Александро-Свирском монастыре[1472]. После поездки Василия III по монастырям зимой 1528/29 г. в Геннадиевой пустыни «по государеву желанию» строится Спасская церковь[1473]. В 1530 г. построена была Троицкая церковь с приделом Сергия Радонежского в новом Болдинском монастыре. Здесь же вскоре сооружена была трапезная с храмом Введения[1474].
Меньше известно строительство в уделах. Около 1530 г. построен был Успенский собор в Старице, архитектурные формы которого восходили к храмам Московского великого княжества. Этот собор должен был символизировать призрачную мощь одного из последних удельных княжеств на Руси[1475].
Конец 1532 г. принес великому князю новые хлопоты.
Завершив переговоры с послами из восточных стран, Василий III отправился в кратковременную поездку в Троицу и Александрову слободу (22 сентября он покинул Москву, а уже 3 октября вернулся обратно)[1476]. По возвращении его ждала приятная новость. 30 октября Елена Глинская родила второго сына, которого по старинной московской традиции назвали Юрием. Крестным отцом его (как и Ивана) стал игумен Переяславского монастыря Даниил, на этот раз с троицким игуменом Иоасафом Скрипицыным (будущим митрополитом), который в 1530 г. совершал акт крещения первенца великого князя. Правда, позднее выяснилось, что ребенок родился неполноценным — «несмыслен и прост и на все добро не строен»[1477]. Но этого не удалось узнать ни самому Василию III, ни его брату Юрию, жизненный путь которых уже подходил к концу.
Зимою 1532/33 г. московский государь продолжал занятия внутренними делами. Еще 17 ноября 1531 г. ставленник Василия III Шигалей выдавал жалованные грамоты в своей Кашире, как неожиданно в декабре 1532 г. (или в январе 1533 г.) из-за «ссылки» с Казанью и другими державами без ведома великого князя он был «пойман» и отправлен в «нятство» на Белоозеро[1478] .
1 декабря 1532 г. взята была крестоцеловальная запись с видного представителя старомосковского боярства М. А. Плещеева. Плещеев долгое время находился в опале, после рождения первого сына Василия III прощен. А вот после рождения второго сына великого князя с Михаила Андреевича Плещеева была взята крестоцеловальная запись в верности. Она близка по содержанию к записи В. В. Шуйского 1522 г., но имеет и существенные отличия[1479]. Плещеев в записи писал, что по челобитию митрополита Даниила великий князь «вины мне отдал». Как и Шуйский в 1522 г., Плещеев прежде всего обязывался «не приставати никакими делы, некоторою хитростью» к «лиходеям» Василия III, его жены и детей.
В грамотах северских князей речь шла в первую очередь о «неотъезде». Шуйский и Плещеев не принадлежали к числу «служилых князей», и об «отъезде» говорилось в самой общей форме в связи с отъездом к удельным братьям великого князя («ко князю к Юрью и ко князю Андрею никак не отъехати, ни моим детем»). В отличие от Шуйского Плещеев обязывался не просто сообщать «лиходейские речи», но и указывать состав лиходеев:
«Человек какой ни буди, мой ли господин, или мой брат, или родной мой брат, или моего племяни кто ни буди; или иной хто ни буди государя нашего земель человек, или иные земли человек, литвин ли, или татарин, или немчин, или фрязин, или иной кто ни буди».
Особо оговаривалась обязанность Плещеева доносить на того, кто рассказал бы ему о своем желании «какое зелье дати» великому князю, его жене и детям. «Зелье» как средство решения трудных политических вопросов, видимо, было хорошо известно Василию III.
Несмотря на то что М. А. Плещеев был милостиво прощен, больше в разрядах и других источниках он не упоминался, т. е. он продолжительное время находился не у дел.
2 февраля 1533 г. в Москве в хоромах великого князя состоялась праздничная церемония. Великий князь женил своего младшего брата Андрея на Ефросинии, дочери одного из заурядных князьков — Андрея Хованского[1480]. Событие было знаменательное. Можно предположить, что, будучи долгое время сам бездетным, Василий III, очевидно, запрещал своим братьям вступать в брак. Он боялся перехода династических прав к боковым ветвям князей московского дома. Только после того как у него самого родилось уже два сына, т. е. когда судьба династии была обеспечена, он дозволил вступить в брак князю Андрею, наиболее послушному из братьев, а князь Юрий мог только лишь присутствовать на торжественном бракосочетании старицкого князя.
Никогда Василий III так часто не отлучался из Москвы, как в последний год своей жизни. Еще весной (10–19 марта) он ездил к Николе Зарайскому. В июне несколько дней провел в Троице-Сергиевом монастыре[1481].
В 1533 г. основное внимание Василия III устремлено было на решение восточной проблемы. С Казанью дело обстояло вполне благополучно. 22 февраля 1533 г. в Москву прибыл посланник Яналея и царевны князь Агиш с просьбой, чтобы великий князь «пищалей у них не велел взяти ис Казани, зане государеве земле Казанской другов много, а недрузи есть же». Речь шла о русских пищалях, захваченных в свое время казанцами. Василий III в прошлом настойчиво добивался их возвращения. Но сейчас обстановка изменилась. Казань была послушна великокняжеской воле, и московский государь решил уважить просьбу казанцев. 6 марта с вестью об этом Агиш был отпущен в Казань.
6 июня Москву посетила уже более представительная депутация казанцев. В ее состав входили князь Аппай, старинный русский доброхот, князья Кадыш и Булат. Они просили разрешения Яналею жениться на дочери известного ногайского мурзы Юсуфа. Василий III не только дал свое согласие на этот брак, но также учинил управу о «иных великих делех земских»[1482]. Согласие Василия III, конечно, объяснялось тем, что именно в этот период с ногайцами установились вполне добрососедские отношения. Еще 4 сентября в Москву прибыли послы Баубек «с товарыщи» от ногайских мурз с просьбой разрешить им торговлю в Москве. Это встретило полное одобрение московского правительства. С собой ногайцы привезли для продажи 50 тыс. коней [1483].
Более сложными были отношения с Крымом. Прибывший еще в начале января 1533 г. из Крыма казак Темеш Кады-шев принес новую весть: Ислам «на царство не сел», а послал просьбу к султану поставить на царство Сагиб-Гирея. В июне 1533 г. вернувшийся из Крыма казак Янгандырь Кожухов передал новость: Сагиб-Гирей стал крымским царем, а калгою при нем — Ислам-Гирей. Вместе с Кожуховым приехали посол Сагиба Салтаньяр и человек Ислама Боян с уведомлением о происшедших в Крыму событиях. Ко двору нового царя направился с официальными поздравлениями сын боярский В. С. Левашов[1484].
Казалось, отношения с Крымом снова входили в мирную колею. Но в том же Крыму находился бывший казанский царь Сафа-Гирей, который не мог примириться с утратой своего престола. Еще в июне 1533 г. он «безвестно» (неожиданно) совершил набег па Мещеру и Касимов, рассчитывая получить там поддержку со стороны местных татар[1485]. Но этот план ему осуществить не
