взяли к себе в приательство» — и просил крымского хана пропускать молдавских послов беспрепятственно на Русь[1218].
Весной 1530 г. между Москвой и Вильной велись длительные переговоры о пропуске через литовские земли Кер-жи на Русь и великокняжеского посла в Молдавию[1219]. Чем они завершились, не вполне ясно.
Препятствия, чинившиеся Сигизмундом, могли только на время задержать, а не прервать добрые отношения между Молдавией и Россией, которые продолжались все время правления Петра Рареша. Так, 3 мая 1532 г. к Петру (на этот раз через Крым, а не Литву) отправлен был подьячий Иван Елизаров Сергеев. Вернулся он 7 ноября того же года с посланником Петра Юшкой. В сопроводительной грамоте молдавский господарь просил Василия III защитить его от Сигизмунда и похлопотать о том же перед турецким султаном. 19 июня 1533 г. вместе с Юшкой и крымскими послами через Крым к Петру Рарешу послан был Федор Леонтьев[1220]. О пропуске Юшки «в Волохи» Василий III хлопотал перед крымским ханом в своем наказе послу в Крым В. С. Левашову (июнь 1532 г.)[1221]. Прошло два месяца, и в Москву от валашского воеводы Петра вернулся Небольса Кобяков, посылавшийся к нему, очевидно, ранее Леонтьева[1222].
К сожалению, молдавские посольские дела до нас не дошли и подробности сношений Петра Рареша с Василием III нам не известны. Но об их основном содержании можно составить себе более или менее отчетливое представление. В начале 1530 г. Петр Рареш начал войну с Польшей за обладание Покутьем, которое было уступлено Польше в 1505 г. Богданом III. Зимой 1530 г. Покутье было занято с помощью украинцев молдавскими войсками, но в августе 1531 г. у Обертына молдоване потерпели крупное поражение[1223]. Переговоры Сучавы с Москвой имели в виду, очевидно, прежде всего помощь России в борьбе Молдавии с Сигизмундом I. Известно, что Петр Рареш заключил договор с Василием III[1224].
Об отношении Петра Рареша к России можно судить по произведениям Ивана Пересветова, побывавшего около 1535 г. в Сучаве. По словам Пересветова, Петр Рареш был «великий доброхот» московского государя[1225].
С Казанью Москва в 1527–1529 гг. сохраняла сдержанные, но вполне корректные отношения. В 1527 г. туда с миссией послан был Андрей Федорович Пильемов.
Осенью 1528 г. в Александрову слободу, где в то время находился великий князь, прибыло большое посольство из Казани. Послы князья Табай, Дана и бакшей Обреим от имени Сафа-Гирея просили у Василия III разрешения принести шерть и прислать «больших послов». Великий князь благосклонно отнесся к этой просьбе и отпустил казанских послов восвояси. После этого «царь и вся земля Казанская» перед Андреем Пильемовым «правду дали на шертной грамоте», т. е. принесли присягу. С текстом шерти в Москву прибыли новые послы — князья Мамыш и Кураш Шеремердень. Из Москвы в ответ на это в Казань направился князь И. Ф. Палецкий[1226].
Реальное содержание московско-казанских переговоров по скупым сообщениям летописи представить себе очень трудно. Вероятно, речь шла об установлении форм зависимости Казани от Москвы. Переговоры не закончились, и их дальнейший ход был не вполне ясен.
Реальная опасность России в конце 20-х годов XVI в. грозила только со стороны Крыма. Еще в начале 1527 г. в ответ на поддержку литовскими волонтерами венгров против турецкого султана и его ставленника Яна Запольи крымские войска совершили набег на земли Великого княжества Литовского. Крымское войско, насчитывавшее до 26 тыс. татар, опустошило украинские и белорусские земли и дошло до самого Пинска. Однако под Каневом крымцы были разгромлены князьями К. И. Острожским и Слуцким[1227].
В начале сентября 1527 г. Ислам-Гирей с 40-тысячным войском [1228] двинулся к Оке, собираясь, по слухам, перейти реку у Рославля.
Позднее Саадат-Гирей заверял, что Ислам этот поход предпринял без его ведома. Василий III, узнав о движении Ислама, отправил «на берег» (т. е. к Оке) войска князей В. С. Одоевского и И. Ф. Телепнева- Оболенского. К ним присоединились находившиеся на Кашире князья Ф. М. Мстиславский и Федор Лопата Васильевич Телепнев-Оболенский. Сам же великий князь с братьями направился в село Коломенское, а затем расположился в 20 км от Оки. Москва, Коломна и некоторые другие города пять дней (по Постниковскому летописцу, неделю) находились в состоянии осады. В столице оставались с войсками князь Б. И. Горбатый, М. Ю. Захарьин и казначей П. И. Головин. Им Василий III «град велел окрепити и животы людем с посадов в град велел возити и пушки и пищали во граде велел пристроити»[1229].
Быстро и надежно организованная оборона не позволила крымцам переправиться через Оку. После перестрелки русские войска сами перешли реку, разбили татарские войска на реке Осетре у Николы Зарайского и гнали их до Дона. При этом в плен был взят фаворит хана мурза Янглич. «В Рождество Пречистые, в неделю» (8 октября) Ислам «пошел прочь»[1230].
В качестве репрессии за этот набег Василий III приказал потопить находившихся в это время в Москве крымских послов «Чабыка с товарыщи»[1231].
Для укрепления южной границы страны в 1527/28 г. был заложен каменный город на Острове (Зарайск)[1232]. Прочная оборона юга препятствовала крымским войскам в 1528 и 1529 гг. предпринимать какие-либо нападения на русские земли.
Дела внутренние в 1527–1529 гг. характеризуются настойчивым стремлением Василия III добиться полного подчинения служилых князей и бояр. Вместе с тем брак с Еленой Глинской привел к перегруппировке в составе великокняжеского окружения. Старомосковское боярство вынуждено было потесниться и уступить ряд позиций северским служилым княжатам. 28 февраля 1527 г. из «нятства» был выпущен дядя великой княгини Михаил Глинский. Ближайшему родичу молодой жены великого князя негоже было коротать свои дни в темнице. Глинский получил «свою казну и отчину» Стародуб-Ряполовский, находившийся вдали от литовских рубежей. Последнее в какой-то степени затрудняло возможность повторения его попытки бежать к Сигизмунду. Князь Михаил вскоре занял видное место при великокняжеском дворе. Сразу же после освобождения его «для прочности» женили на дочери князя Ивана Немого Васильевича Оболенского[1233]. Оболенские в последний период правления Василия III принадлежали к наиболее близкому окружению великого князя. А после смерти Василия Ивановича князь Иван Овчина Телепнев-Оболенский стал фаворитом Елены Глинской.
Князь Иван Немой выдвинулся при дворе сравнительно недавно. Впервые в качестве боярина он фигурирует на свадьбе Василия III в начале 1526 г., но уже в конце года сопровождает великого князя в его поездке на Тихвин[1234].
В целях «гарантии» верности князя Михаила Глинского в том же феврале 1527 г. с целой группы видных княжат, бояр и детей боярских была взята поручная грамота в том, что они должны будут нести прямую ответственность в случае побега князя Михаила. 47 человек обязывались князьям Д. Ф. Бельскому, В. В. Шуйскому и Б. И. Горбатому выплатить 5 тыс. руб., если Глинский сбежит. А уж те несли ответственность перед самим великим князем. Отныне недостаточно было крестоцеловальной записи самого опального вельможи (такую запись, например, дал в октябре 1506 г. князь К. И. Острожский[1235], а потом сбежал). Требовалась двустепенная порука цвета московской знати.
Приближает к себе Василий III и представителей княжат Северо-Восточной Руси. Так, осенью 1528 г. он женит князя Ивана Хомяка Даниловича Пенкова на своей свояченице (сестре Елены Глинской)[1236]. Отец Ивана Хомяка князь Данила считался старшим в роде ярославских княжат. Положение его сыновей (старшего Василия и младшего Ивана) напоминало положение служилых княжат: оба князя боярами не были, а князь Василий сохранял какие-то суверенные права в Вологодском уезде[1237]. Сам князь Иван появился при дворе сравнительно недавно (в разрядах упоминался в 1521 г.[1238]) и в изучаемое время ничем особенно не выделялся.
Вместе с тем Василий III зорко следил за тем, чтобы позиции его удельных братьев ни в какой мере не усиливались. Князья Юрий и Андрей в минуты военных опасностей и во время других важных событий должны были находиться вблизи великого князя. Переход на их службу представителям знати был
