К мысли о мирном исходе казанско-московского спора начал склоняться и Василий III, которому опыт похода 1524 г. показал, что время для окончательного присоединения Казани к России еще не приспело. Поэтому великий князь благосклонно принял миссию Anna я и «пожаловал» казанцев. Правда, все-таки на одном московскому государю удалось настоять. В марте 1525 г. в Казань были отправлены князь В. Д. Пенков и дьяк А. Ф. Курицын, объявившие, чтобы казанский хан отныне «велел своим гостем и всей Казанской земле торговати в Нижнем Новгороде». Сафа-Гирей вынужден был принять это требование, «и князь Василей Данилович и перевел торг ис Казани в Новгород в Нижней»[1065].

Событие это было важное. Василий III добился не только гарантии безопасности русских купцов, дважды на протяжении его княжения истреблявшихся казанцами (в 1506 и 1524 гг.). Отныне торговый центр Поволжья переносился из Казанского царства в Россию. Казань тем самым теряла свое экономическое значение на Великом Волжском торговом пути. Это в конечном счете и предопределило окончательное включение ее в состав Русского государства. Результаты переноса торга сказались не сразу. На первых порах следствием этого явилась дороговизна и недостаток во многих товарах, которые привозились по Волге с Каспийского моря, из торжища Астраханского, а также из Персии и Армении[1066]. Но все это были временные трудности. Прошло время, и позитивные результаты похода 1524 г. дали себя знать.

В июле 1524 г, т. е. во время неудачного Казанского похода, в Москву прибыл долгожданный посол из Порты. Однако и на этот раз великого князя ждало разочарование. Этим послом оказался не «великий» или «ближний» человек султана, а все тот же плутоватый грек Скиндер, который и раньше внушал недоверие Василию III. Да и в грамотах султана можно было прочесть много пышных слов о дружеских чувствах, которые якобы питал султан к московскому государю, о желании развить торговые отношения между двумя странами, однако никаких конкретных союзнических обязательств Сулейман на себя и на этот раз брать не захотел.

Всем этим Василий III был настолько раздосадован, что когда в сентябре решил отпустить Скиндера обратно в Порту, то с ним не послал больше своей миссии. Ему было «своего доброго человека послати не пригоже того для, что салтан большего посла не прислал». Но слишком много значил в дипломатических планах Василия III турецкий вопрос, чтобы великий князь пошел на открытый разрыв с Сулейманом. Поэтому со Скиндером отправлено было султану новое послание с просьбой направить «большого посла» и начать переговоры о реальном союзе[1067].

Вскоре после этого из Кафы стали поступать сведения, что Скиндер «великого князя людем… великую соромоту чинил». Вероятно, грек не делал секрета из того, как его принимали при дворе московского государя. Тогда 4 июня 1525 г. с казаком Кудояром Кадышевым султану была послана новая грамота. Целью ее было предотвратить «злые козни» Скиндера, который мог «непригожие речи султану и пашам говорить»[1068].

Так постепенно складывалась и крепла у Василия III мысль, что в его неудаче наладить союз с турецким султаном виноват злокозненный грек Скиндер, а следовательно, и его приятели, к числу которых относился и Максим Грек. Недаром последний все время развивал идею о необходимости освободить греков от турецкого ига.

После отъезда Скиндера. примерно около начала декабря, Максима Грека «поймали»[1069]. Вскоре попали в заключение сын боярский И. Н. Берсень Беклемишев и другие лица. Судя по тому, что Максим позднее стремился всячески представить в черных красках его деятельность, очевидно, и втя-нут-то был в процесс Берсень благодаря показаниям Максима.

До нас дошли два «противня» (списка) с расспросных речей по этому делу, датирующихся февралем 1525 г.4 Оба текста подверг скрупулезному источниковедческому анализу С. Н. Чернов[1070].

Максим Грек, виднейший писатель-публицист первой трети XVI в., был фигурой очень сложной. Человек, неоднократно радикальным образом менявший свои взгляды, он сочетал в себе черты образованнейшего представителя эпохи Возрождения и беспринципного политикана. После капитального труда И. Денисова, установившего тождество Максима Грека с Михаилом Триволисом[1071], жизненный путь Максима до прибытия на Русь рисуется более или менее отчетливо.

Известно, что Михаил Триволис родился в 1470 г. в городе Арте. Позже некоторое время жил на о. Корфу, около 1492 г. переехал в Италию. Здесь Триволис провел годы учебы у византийского гуманиста Иоанна Ласкариса и неоплатоника Марсилио Фичино. В гуманистической среде, окруяжавшей Михаила Триволиса, увлекались античностью, астрологией и естественными науками. Позднее Максим Грек, больше чем кто-либо из русских клерикалов, писал о пагубности подобных «заблуждений». Прожив несколько лет во Флоренции, Триволис затем в 1497–1498 гг. работал в Венеции у известного первопечатника Альда Мануция. Некоторое время (1498–1502 гг.) он служил у одного из мелких итальянских правителей — Джиованни Франческо Пико делла Мирандолы. Увлечение пламенным проповедником флорентийцем Савонаролой привело к тому, что летом 1502 г. Михаил постригся в монастыре св. Марка, где его кумир ранее был приором. В связи с преследованием последователей Савонаролы Михаил Триволис в 1504 г. покидает Этот монастырь, и в 1505 г. мы встречаем на Афоне православного монаха Максима Триволиса, который на Руси стал именоваться Максимом Греком.

Обстоятельства приезда Максима Грека в Россию сводятся к следующему.

В конце 1514 — начале 1515 г. в Москве побывали с Афона старец Афанасьева монастыря Мелентий и старец Ватопедова монастыря Нифонт. В марте того же года они с грамотой[1072] были отпущены в Турцию вместе с послами Василия III В. А. Коробовым, Василием Копылом Спячим и Иваном Варавиным (последние двое были отправлены с милостынею в «Святую гору») [1073]. В грамоте от 15 марта, адресованной проту Афонской горы Симеону, содержалась просьба прислать в Москву «старца Саву, переводчика книж-ново, на время»[1074]. Просьба связана была с усилившимся влиянием при дворе Василия III нестяжателей, и прежде всего митрополита Варлаама и Вассиана Патрикеева. Новым фаворитам Василия III для укрепления своего влияния на великого князя нужно было опереться на авторитетную поддержку если не вселенских патриархов, то во всяком случае афонского монашества.

На Афон В. Копыл добрался с величайшим трудом только весною 1516 г. (Иван Варавин так и застрял в Царьграде). Тем временем в 1517 г. к Василию III прибыл игумен Ксиропотамского монастыря Исайя Сербии да патриарший дьякон Дионисий Грек. Василий Копыл и Иван Варавин смогли вернуться в Москву только через три года после своего отъезда — в марте 1518 г. Вместе с ними прибыл от патриарха Феолипга митрополит Григорий Грек за милостынею, а в качестве переводчиков трое монахов Ватопедова монастыря Максим Грек, Нифонт Грек и Лаврентий Грек, а также игумен Пантелеймонова монастыря Савва[1075]. Позднее, в августе 1519 г., Москву посетил грек Климентий из Святой горы[1076].

Савва Грек, которого русские власти просили приехать в Москву, был уже известен как переводчик греческих книг на церковнославянский язык. Но так как ученый грек был «многолетен и ногами немощен», вместо него выбор афонских монахов остановился на Максиме Греке, отличавшемся разносторонней образованностью и тонкими дипломатическими способностями. Этого было достаточно. Слабое знание русского языка компенсировалось тем, что с Максимом прибыли на Русь один болгарин (Лаврентий) и, возможно, один русский монах (Савва).

Отец И. Н. Берсеня Беклемишева Никита Васильевич Беклемишев происходил из видной служилой фамилии. Он входил в состав наиболее доверенных лиц великого князя Ивана III, хотя до думного чина не дослужился. Еще в 1471 г. он послан был «в Поле», чтобы перезвать на сторону великого князя татарского