в сторону, и в то же время сознавал, что именно сейчас, быть может, чувства-то и влияют на мои суждения. Итак, были ли эти челюсти действительно человеческими?
Были ли? В конце концов именно я должен был ответить на этот вопрос и высказать окончательное суждение, выделив единственную человеческую черту из массы обезьяноподобных. Я еще раз посмотрел на челюсти, взор мой скользнул по примитивно выглядевшим премолярам и остановился на коренном зубе, напоминавшем человеческий. Небольшой по сравнению с передними зубами, этот зуб был покрыт довольно тонким слоем эмали. Совершенно очевидно, что он не был похож на коренные зубы австралопитековых из Южной Африки. Этого было достаточно, мое решение созрело — я представлю находку как Homo.
Решив этот вопрос, я посмотрел на свой письменный стол. Здесь лежал ворох неразобранных бумаг, писем, на которые надо было ответить (чего я не успел сделать из-за гостей), и счетов, которые следовало оплатить (что теперь стало возможным, так как мы получили субсидию от фонда Лики). Всем этим нужно заняться тотчас же, наряду с описанием челюстей. Придется мне засесть за работу сразу после завтрака…
Я подошел к тенту, где мы обедали, и взял чашку кофе. Прихлебывая его, я вдруг почувствовал сильное желание отложить в сторону все бумаги и вместо этого пойти осматривать местность. Вообще-то мне не следовало этого делать, но тут вошел Грей и начал спрашивать, где находится участок 162. Чувствуя, что сегодняшний день предназначен для охоты за окаменелостями, я решился. Бумаги подождут. Мы с Греем покинули лагерь. А через два часа нашли Люси.
Люси озадачивала, другого способа охарактеризовать ее не было. Все связанное с нею было сенсацией. То, что на столе антропологической палатки скоро появится почти половина целого скелета, казалось ученым невероятным, хотя они сами собирали различные кости, сортировали и укладывали их.
Не менее удивительным было и существо, которое составилось из отдельных кусочков. Оно было чуть выше метра ростом, имело очень небольшой мозг и передвигалось на двух ногах. Челюсть у него была V- образной формы, т. е. без широкого закругления спереди, как некоторые другие челюсти, и уступала им по размерам. Кроме того, на первом премоляре у Люси имелся только один-единственный бугорок. В челюстях большего размера обычно сидят двухбугорковые премоляры. Поскольку зуб с одним бугорком более примитивен, а зуб с двумя бугорками ближе к человеческим зубам, я пришел к предварительному выводу, что Люси отличается от форм с более крупными челюстями. Изучив костные остатки, я, кажется, понял, что челюсти Алемайеху относятся к очень раннему этапу филогении Homo (о чем говорили и члены семьи Лики), а Люси — нечто совершенно иное; возможно, это очень древний представитель австралопитековых.
Когда костей мало, они могут стать поводом для самых смелых гипотез, которые нет возможности опровергнуть. Но когда костей становится больше и к одиночной находке присоединяется много фрагментов, принадлежащих разным индивидам, тогда эти фрагменты начинают говорить сами за себя и исключают некоторые из прежних предположений. Растущий объем информации автоматически отсекает ряд возможностей. С другой же стороны, хорошая подборка костей повышает «вес» других гипотез: они могут превращаться из простых догадок в логически правдоподобные построения. Лишь в очень редких случаях группа костей дает однозначный ответ.
Именно такой ответ давала Люси. Прежние гипотезы о наличии или отсутствии раннего прямохождения, старые споры о том, передвигался ли Australopithecus africanus вперевалку, волоча ноги или шаркающей походкой, отпадали сами собой. У Люси — маленького создания с мозгом человекообразной обезьяны — кости таза и нижних конечностей должны были функционировать почти так же, как у современного человека. Я вспомнил свои сомнения по поводу найденного год назад коленного сустава и то облегчение, которое мне принесли слова Оуэна Лавджоя, подтвердившего сходство этого сустава с человеческим. Теперь благодаря находке Люси я знал наверняка, что гоминиды и три миллиона лет назад ходили на двух ногах. Особенно поражало то, что они освоили прямохождение раньше, чем их мозг начал увеличиваться. Против этого уже никто не мог возражать, так же как и сомневаться в принадлежности тех или иных костей одному и тому же индивидууму. Все кости удивительного скелета Люси были найдены вместе.
Но, подобно всем находкам, отвечающим на какой-то один вопрос, Люси ставила ряд других, новых вопросов. Один из них настоятельно требовал ответа: если прямохождение развивается и совершенствуется до увеличения мозга, то что же было причиной самого прямохождения? Согласно гипотезе, много лет бытовавшей в науке, сочетание ловкости рук, все большего употребления орудий и развития мозга заставляло определенных обезьян подниматься на задние ноги, а растущая день ото дня уверенность в манипулировании предметами побуждала их стоять прямо; это давало возможность оперировать все большим числом предметов. Подобную идею красноречиво отстаивал Шервуд Уошберн из Калифорнийского университета. В 60-х годах он утверждал, что употребление орудий и увеличение объема мозга предшествовали прямохождению, и, по-видимому, именно эти факторы были причиной его развития.[10]
Люси покончила с этими аргументами. Что же должно занять их место? — размышлял я. Оуэну Лавджою придется поломать голову над этой задачей. Я с нетерпением ждал того момента, когда смогу показать ему Люси. Мне и самому хотелось на досуге подумать о проблемах прямохождения, но в этот момент в Хадар приехал Аронсон, и я должен был проводить с ним много времени. Помимо постоянной работы по обследованию местности, мне предстояло написать сообщение о Люси для эфиопской печати, а затем поехать в Аддис-Абебу и зачитать его на пресс-конференции, продемонстрировав при этом свои находки.
Аронсон прибыл в декабре и провел в лагере две недели, занимаясь геологическими изысканиями и сбором образцов пород. В самом конце его пребывания передо мной вновь встала проблема, как вывезти ископаемые остатки в Соединенные Штаты.
Чтобы забрать Люси из Эфиопии, я вынужден был иметь дело с двумя организациями — Национальным музеем и Отделом древностей. Согласно процедуре, разработанной Тайебом и министерством культуры (которое было вершиной этой бюрократической пирамиды), все находки должны быть пронумерованы, описаны, внесены в книги поступлений, а затем разложены в хранилище музея. Чтобы взять их обратно, мне или Тайебу нужно было обращаться в Отдел древностей.
Прибыв в музей с грузом ископаемых остатков, я понял, что приехал в неподходящий момент. Оба учреждения вели ожесточенный спор по поводу того, следует ли музею расширять хранилище. Директор музея отказался принимать наши находки, мотивировав свое решение тем, что в музее для них нет места. Это разрушало все мои планы: ведь если я не зарегистрирую находки в музее, то, естественно, не смогу получить их обратно. Целых пять дней я метался между двумя учреждениями и в конце концов убедил директора принять наши находки.
Но получить их оттуда оказалось еще сложнее. На протяжении следующей недели я каждодневно являлся в Отдел древностей, пытаясь добиться разрешения на выдачу находок Наконец, я понял, что никто
