Иными словами, мне хотелось знать, что думают они. Я надеялся, что они определят принадлежность черепа к роду Homo. Вместе с описанием я роздал фотографии, определенно свидетельствующие об этом. Но если это было человеческое существо, тогда возникал целый ряд проблем. Я решил, что поставлю высшую оценку тем, кто задастся вопросом, были ли австралопитеки предками «1470-го», исходя из соотносительной древности находок, и тем, кто усомнится в датировках. «Отлично с плюсом» получит тот, кто заявит о своем желании подробнее узнать, как была сделана реконструкция, т. е. выразит сомнение в правильности определения размеров мозга. Это показало бы, что он задумывается о таких вещах. Студенты обычно верят тому, что им говорят. Всюду в учебниках было написано, что грацильный австралопитек — наш предок. Я хотел, чтобы они усомнились даже в этом. Сторонники выделения одного вида получат плохую оценку. Homo древностью в два с лишним миллиона лет и массивный австралопитек, возраст которого не превышает миллиона, просто не могут принадлежать к одному виду.
Надо отдать должное сторонникам «теории одного вида»: они сами сознавали абсурдность ситуации. Сформулированная задолго до противоречащих ей находок, эта теория выглядела в то время более логичной, чем сейчас.
Прежде всего, некоторые из самых опытных палеоантропологов, работавших между 1930 и 1960 годами, осознали, что внутривидовая изменчивость намного больше, чем предполагалось ранее. Это становилось все очевиднее по мере накопления ископаемых остатков. В противовес тенденции давать видовые названия каждой новой находке было высказано разумное предложение пока что относить их все к одному виду. Лишь после того, как в южноафриканских пещерах были найдены два явно различных типа австралопитековых, новая теория впервые попала в затруднительное положение, но быстро нашла выход: самцы и самки! Это казалось правдоподобным, так как у многих приматов, особенно горилл и павианов, черепа и зубы у особей разного пола сильно различаются между собой. Такое объяснение, однако, лопнуло, когда обратили внимание на то, что все австралопитеки-самцы жили в Сварткрансе и Кромдрае (здесь были найдены остатки массивных особей), а самки — в Стеркфонтейне и Макапансгате (места находок грацильного типа). Подобная территориальная сегрегация полов не известна ни в одном из сообществ приматов.
Объяснение было отвергнуто, но сама «теория одного вида» не рухнула. Ее сторонники заявили, что массивный тип более поздний — он мог произойти от грацильного, и тогда различия между ними связаны с эволюцией, происходившей в пределах одного вида. Такой взгляд на австралопитековых как на цепочку последовательных звеньев позволял объяснить их разнотипность на обоих концах.
Однако самым важным аргументом в пользу «теории одного вида» была идея (сложившаяся еще на заре учения об антропогенезе), согласно которой на Земле никогда не существовало и не могло существовать одновременно более одного вида прямоходящих предков человека. Наши двуногие предшественники всегда были уникальными. Таким остается человек и поныне. Сегодня на Земле живет только один вид —
Изложенная здесь концепция представляет собой мощный аргумент в защиту «теории одного вида», так как апеллирует к основному догмату биологии, согласно которому два вида не могут занимать одну и ту же нишу одновременно. Тот из них, который окажется хуже приспособленным, должен либо исчезнуть, либо перейти в какую-то другую нишу.
Среди пятидесяти с лишним видов певчих птиц, прилетающих на лето в Северную Америку, нет конкурирующих — каждый имеет собственную экологическую нишу. Разные виды обычно размножаются в разных частях континента. Если же ареалы нескольких видов перекрывают друг друга, то птицы живут в различных местообитаниях — в густых зарослях кустарника, сосновых или лиственных лесах, наконец, в разных древесных ярусах — и питаются разными видами насекомых, которые тоже приурочены к определенным условиям среды. Одно из удивительных достижений эволюции — то, что множество как будто бы сходных животных и растений могут существовать бок о бок. Очевидно, так же обстояло дело и с ранними гоминидами. Представители грацильных австралопитеков и рода Homo начинают формироваться как всеядные создания с зубами и челюстями меньшей величины, а существа массивного типа специализируются на поедании грубой растительной пищи. Уже одно это разделение в диете могло бы быть достаточной основой для совместного существования двух видов прямоходящих гоминид. Благодаря исследованиям Ричарда Лики мы теперь знаем, что они действительно жили в одно время. Одна из самых значительных находок из Кооби-Фора — прекрасно сохранившийся череп Homo erectus возрастом в 1,5 млн. лет.
Сегодня ни один антрополог в мире не станет оспаривать, что этот вид существовал рядом с массивными австралопитеками.
Если полтора миллиона лет назад было два типа прямоходящих гоминид, то и в более отдаленные времена число видов могло быть не меньшим, а даже большим. Для того чтобы окончательно решить этот вопрос, нужны были новые, хорошо сохранившиеся находки древностью от двух до трех миллионов лет. Приступая к первому полевому сезону в Хадаре в 1973 году, я надеялся, что буду одним из тех, кто отыщет их.
Я со всем энтузиазмом, на который был способен, рассказывал о Хадаре на конференции, посвященной открытиям вокруг озера Рудольф. Среди присутствовавших было много крупнейших знатоков плио-плейстоцена, ученых с мировым именем. Я надеялся заинтересовать кое-кого из них и уговорить работать со мной. Однако сделать это было не так просто, потому что все они были очень заняты. Они вежливо слушали мои красноречивые рассказы об отложениях, изобилующих первосортными окаменелостями, и обещания непременно найти гоминид. Они слушали меня по той причине, что я был из команды Хоуэлла, проработал с ним три года в поле и приобрел хорошую репутацию.
Но я ни разу в жизни не руководил экспедицией. Где гарантия, что я на это способен? Что за люди будут в моем отряде? Окажется ли надежной стратиграфия отложений в Хадаре? Будет ли обеспечена точность датировок и тщательность при нанесении находок на карту? Разрешат ли мне вывезти найденные окаменелости за пределы страны? И если да, то будут ли они доступны для дальнейшего анализа или десяток лет проваляются в музейных шкафах, пока кто-нибудь случайно не вспомнит о них? Я понимал всю важность поставленных вопросов: ведь именно эти моменты нередко подводят. А для занятого антрополога самая досадная вещь-это впутаться в научное предприятие, которое потерпит неудачу из-за недостаточного внимания, нехватки средств, решимости или, что хуже всего, из-за сомнений в надежности полученных данных.
Мне позарез нужна была помощь пяти-шести специалистов в нескольких различных областях. Но на конференции в Найроби моим единственным козырем была собственная уверенность в успехе.
Я должен был склонить этих людей на свою сторону, любым способом убедить их. Я пообещал прислать кости антилоп, чтобы они смогли удостовериться в точности датировок. Я объяснял, что отложения в Хадаре сопоставимы по времени с нижними горизонтами Омо, но сохранность ископаемых остатков гораздо лучше; с их помощью можно будет заполнить многие пробелы на этом отрезке эволюционной истории. Я убеждал Алана Джентри из Британского музея — это общепризнанный авторитет по антилопам. Я должен был заинтересовать его. Я рассказывал Джону Харрису о жирафах, а Бэзилу Куку — о свиньях. Поговорить пришлось немало.
Уезжая из Хадара, я увозил с собой массу благих пожеланий, но очень немного твердых
