— Я никогда не просил тебя ни о какой жертве, — сказал он. — В прошлом году я пытался помочь тебе устроить твою собственную жизнь, ты не захотела; это твое дело, но у тебя нет никаких прав на меня.

— Я не захотела из-за тебя, — возразила она, — потому что я нужна тебе.

— Ты думаешь, мне нужны эти бесконечные сцены? Ты сильно ошибаешься! Бывают минуты, когда из-за тебя у меня появляется желание навсегда уйти отсюда. И хочу сказать тебе одну вещь: если ты пойдешь к Дюбрею, я тебе этого не прощу. Ты меня больше не увидишь.

— Но я хочу спасти тебя! — с жаром сказала она. — Ты не понимаешь, что губишь себя! Ты идешь на все компромиссы, соглашаешься выступать в гостиных... И я знаю, почему ты не осмеливаешься больше показывать мне то, что пишешь: твой крах отражается на твоей работе, и ты это чувствуешь. Тебе стыдно. До того стыдно, что ты запираешь свою рукопись на ключ: должно быть, это что-то очень мерзкое.

Анри с ненавистью посмотрел на нее.

— Если я покажу тебе рукопись, ты дашь мне слово, что не пойдешь к Дюбрею?

Внезапно выражение ее лица смягчилось:

— Ты покажешь мне рукопись?

— А ты дашь мне слово? Она задумалась.

— Я дам тебе слово, что не пойду к нему сегодня.

— Этого довольно, — сказал Анри. Он открыл ящик, достал оттуда толстую серо-зеленую тетрадь и бросил ее на кровать.

— Я могу прочитать ее? Это правда? — в замешательстве спросила Поль; трагедийная самоуверенность оставила ее, и вид у нее вдруг стал скорее жалким.

— Можешь.

— О! Я так рада, — сказала она и робко улыбнулась: — Сегодня вечером мы это обсудим, как раньше.

Он не ответил. Только смотрел на тетрадь, которую Поль поглаживала ладонью. Всего лишь бумага, чернила, на вид столь же безобидные, как порошки, запиравшиеся на ключ в аптеке отца; но по сути он был подлее любого отравителя.

— До свидания, — крикнула она через перила, пока он убегал из квартиры.

— До свидания.

Он и на лестнице продолжал бежать, напрасно пытаясь гнать от себя все мысли. Этим вечером, когда он снова встретится с Поль, она уже прочтет. Прочтет каждую фразу, перечтет каждое слово: это было убийство. Анри остановился. Взявшись рукой за перила, он медленно поднялся вверх на несколько ступенек, и огромный черный пес с лаем бросился на него. Он ненавидел этого пса, эту лестницу, фанатичную любовь Поль, ее умолчания, ее взрывы, ее несчастья. Он снова бросился вниз по лестнице и стремительно выбежал на улицу.

Это был один из тех прекрасных зимних дней, немного туманных, когда в глубине воздух кажется розовым; сквозь широкое окно Анри видел кусок шелковистого неба; он перевел взгляд на своих слушателей, но, глядя на них, говорить было труднее. Маленькие шляпки, драгоценности, меха: в основном собрались женщины, из тех, у кого сохранились остатки былой красоты и кто полагал, что умеет подать их должным образом. Какой интерес представляла для них история французской журналистики? Было слишком жарко, пахло духами; взгляд Анри наткнулся на сдержанную улыбку Мари-Анж, а Венсан состроил смешную гримасу; где-то между аргентинской миллиардершей и горбатым меценатом сидел Ламбер, Анри опасался встретиться с ним лицом к лицу: ему было стыдно; он снова опустил глаза, предоставив словам литься из его уст.

— Великолепно!

Клоди подала сигнал, и все зааплодировали, они хлопали в ладоши, дали волю своим голосам, устремились к эстраде. Югетта Воланж открыла за спиной Анри маленькую дверцу:

— Проходите сюда. Клоди выставит дамочек за дверь, она пригласила лишь ваших друзей и нескольких близких знакомых. Вы, верно, умираете от жажды, — добавила она, увлекая Анри к столу, где Жюльен, сидя в одиночестве напротив двух слуг, опустошал бокал шампанского.

— Ты уж извини меня, я ничего не слышал, — громко сказал он. — Если я пришел, то лишь для того, чтобы бесплатно напиться.

— Ты полностью прощен; лекции одинаково скучны как для слушателей, так и для тех, кто их читает, — заметил Анри.

— Пардон! Я вовсе не скучал, — возразил Венсан, — пожалуй, это было поучительно. — Он засмеялся: — Однако я тоже выпил бы стаканчик.

— Пей, — сказал Анри; он поспешно изобразил на своем лице любезную улыбку: к нему устремилась седая дама с орденом Почетного легиона на груди:

— Спасибо за вашу помощь! Это было чудесно! Вам известно, что вы сделали больше сборов, чем Дюамель?^{92}

— Я в восторге, — ответил Анри. Он искал глазами Ламбера. Что сказала ему Поль? Никогда Анри не посвящал Ламбера в свою частную жизнь; разумеется, через Надин он знал о нем какие-то личные вещи, но на это Анри было наплевать, история с Надин — сущие пустяки. Другое дело Поль. Он улыбнулся Ламберу:

— Тебя не затруднит подбросить меня на мотоцикле, когда закончится этот карнавал?

— Мне это доставит удовольствие! — ответил Ламбер совершенно естественным тоном.

— Спасибо! Сможем поговорить немного.

Анри умолк, ибо в гостиную стремительно вошла Клоди и бросилась прямо к нему:

— Вы будете совсем душкой, если оставите автограф на нескольких книгах: эти дамы — ваши страстные поклонницы.

— С удовольствием, — сказал Анри и добавил вполголоса: — Но я не могу задерживаться, меня ждут в редакции.

— Вы должны встретиться с семейством Бельомов, они едут специально из-за вас и должны явиться с минуты на минуту.

— Через полчаса я сбегу, — сказал Анри. Он взял книгу, которую протягивала ему высокая блондинка. — Как ваше имя?

— Вы его не знаете, — ответила блондинка с чуть заметной надменной улыбкой, — но наверняка узнаете: Колетта Массой.

Она поблагодарила его еще одной таинственной улыбкой, а он, уже на другой книге, поставил другое имя. Что за комедия! Анри надписывал, улыбался, улыбался и надписывал; маленькая гостиная заполнилась, их было бесчисленное множество, близких знакомых Клоди. Они тоже улыбались и пожимали руку Анри, их глаза светились любопытством, похожим на непристойность, они твердили слова, которые в прошлый раз говорили Дюамелю и в следующий раз повторят Мориаку или Арагону. Время от времени какой-нибудь ревностный читатель считал себя обязанным выразить свое восхищение: этот был потрясен описанием бессонницы, тот — фразой о кладбищах: речь всякий раз шла о незначительных кусках, написанных без особой заинтересованности. Гита Вантадур с упреком спросила у Анри, почему он выбирает своих героев среди таких жалких господ, а сама улыбалась стоявшим вокруг несравнимо более жалким людям. «Как они суровы к персонажам романа! — думал Анри. — Им не прощают ни одной слабости. И как странно они все читают! Полагаю, вместо того чтобы следовать начертанными для них путями, большинство листает страницы вслепую; время от времени одно слово находит у них отклик, пробуждая бог весть какие воспоминания или тоску; или вдруг в каком-нибудь образе они обнаруживают, как им кажется, некое отражение самих себя: они останавливаются на мгновение, любуются собой и снова на ощупь пускаются в путь. Лучше было бы никогда не видеть своих читателей вблизи», — подумалось ему. Он подошел к Мари-Анж, с насмешливым видом глядевшей на него.

— Над чем посмеиваешься?

— Я не посмеиваюсь, я наблюдаю. — Она ухмыльнулась: — Ты правильно делаешь, что живешь взаперти; ты не блистаешь.

— А что надо делать, чтобы блистать?

— Смотри на своего друга Воланжа и бери уроки.