доказательство того, что между исчезнувшим счастьем и моим нынешним оцепенением есть связующая нить: значит, возвращение может состояться. В зеркале мой образ, обновленный свежим туалетом, выглядел довольно привлекательно: за оставшиеся полгода я не так уж сильно постарею; я увижу Льюиса, он снова полюбит меня. И, входя в гостиную Клоди, я была недалека от мысли: «В конце концов, я все еще молода!»

— Я так боялась, что ты не придешь! — сказала Поль, увлекая меня в глубь вестибюля. — Мне надо поговорить с тобой, — продолжала она с видом озабоченным и значительным. — Я хотела бы, чтобы ты сделала для меня еще одну вещь.

— Что именно?

— Клоди необычайно заинтересована в том, чтобы ты была членом нашего жюри.

— Но это не по моей части, и у меня нет времени.

— Тебе ничего не придется делать.

— Тогда почему она так заинтересована во мне? — со смехом спросила я.

— Ну как же, из-за имени, — сказала Поль.

— Это имя Робера, мое немногого стоит.

— Но имя-то одно и то же, — поспешила сказать Поль. Она потащила меня в маленькую гостиную. — Боюсь, я плохо рассказала тебе об этом проекте, речь идет не о светской игре.

Я покорно села: с тех пор, как Поль вылечилась, она без удержу разглагольствовала о разных пустяках; удручающе было наблюдать, какой страстью, ничуть не меньшей, чем некогда к судьбе Анри, прониклась она к этой дурацкой затее; она долго нахваливала мне достоинства числа семь: для жюри требовалось непременно семь членов.

Почувствовав прилив энергии, я запротестовала:

— Нет, Поль, мне там нечего делать. Нет.

— Послушай, — с испугом сказала она, — скажи, по крайней мере, Клоди, что ты подумаешь.

— Хорошо; но тут и думать нечего.

Она встала и небрежным тоном спросила:

— Правду говорят, что Анри собирается жениться на Надин?

— Это правда. Она рассмеялась:

— До чего забавно! — И, снова став серьезной, добавила: — С точки зрения Анри — забавно. Но мне жаль Надин. Тебе следовало бы вмешаться.

— Ты же знаешь, она делает что хочет, — возразила я.

— На этот раз используй свою власть, — сказала Поль. — Он погубит ее, как хотел погубить меня. Видимо, Анри заменяет ей в какой-то мере Робера, — задумчиво добавила она.

— Вполне возможно.

— В конце концов, мне все равно, — заявила Поль и направилась к двери. — Я задержала тебя! Пошли скорее! — заволновалась она вдруг.

В гостиной было полно народа; маленький оркестр вяло исполнял джазовые мелодии, несколько пар танцевали; большинство людей были увлечены едой и питьем. Клоди танцевала с молодым поэтом, на нем были бархатные брюки цвета лаванды, хлопчатобумажный спортивный свитер, а в одном ухе — золотое кольцо; надо сказать, он вызывал некоторое удивление; молодых людей было много: все, безусловно, кандидаты на новые литературные премии, и все своей одеждой напоминали посольских атташе. Я обрадовалась, увидев знакомое лицо — Жюльена; он тоже был прилично одет и по виду не пьян; я улыбнулась ему, и он склонился передо мной:

— Могу я пригласить вас на танец?

— О нет! — ответила я.

— Почему?

— Я слишком стара.

— Не старее других, — заметил он, кинув взгляд на Клоди.

— Нет, но почти такая же, — со смехом отвечала я. Он тоже засмеялся, но Поль серьезно сказала:

— У Анны полно всяких комплексов! — Она кокетливо взглянула на Жюльена. — А у меня — нет.

— Вам повезло! — удаляясь, заметил Жюльен.

— Слишком стара! Что за идея! — недовольным тоном произнесла Поль. — Никогда я не чувствовала себя более молодой.

— Каждый чувствует себя по-своему, — ответила я.

Тот краткий порыв молодости, который на мгновение одурманил меня, быстро улетучился. Стеклянные зеркала чересчур снисходительны: вот оно, истинно правдивое зеркало — лица женщин моего возраста, их дряблая кожа, поблекшие черты, провалившийся рот и эти странно узловатые тела, которые угадываются под их сбруей. «Старухи, — подумала я, — а ведь мне столько же лет». Оркестр умолк, и Клоди накинулась на меня:

— Как мило, что вы пришли. Кажется, вас очень заинтересовали наши планы? Я была бы просто счастлива, если бы вы присоединились к нам.

— И я была бы рада, — отвечала я. — Но в настоящий момент у меня так много работы!

— Я слышала; похоже, вы становитесь модным специалистом по психоанализу. Позвольте представить вам некоторых моих протеже.

Я была довольна, но немного удивлена тем, что она не стала настаивать: не так уж ее интересовала моя помощь, Поль все нафантазировала. Я пожимала множество рук: молодым людям и другим, менее молодым. Они несли мне бокалы шампанского, печенье, усердствовали, кое-кто деликатно прибегал к комплиментам; и все с улыбочками поверяли мне какую-нибудь пустяковую мечту: добиться встречи с Робером или его статьи для начинающего молодежного журнала, рекомендации к Мовану, благоприятной рецензии в «Вижиланс», и еще им так хотелось увидеть напечатанным там свое имя! Некоторые, более наивные или более циничные, просили у меня совета: как взяться за дело, чтобы получить премию и вообще преуспеть? По их мнению, я должна была знать такого рода уловки! Я сомневалась в их будущем; нельзя определить на глаз, имеется у кого-то талант или нет, но сразу можно распознать, есть ли у человека истинные причины писать: все эти салонные завсегдатаи пишут лишь потому, что трудно поступить иначе, если имеешь пристрастие к литературному образу жизни, но никто из них не любит проводить время наедине с чистым листом бумаги; они желают успеха в его самом абстрактном виде и, несмотря ни на что, это не лучший способ его добиться. Я находила их отталкивающими, так же как их жажду успеха. Один из них едва ли не открыто заявил мне: «Я готов платить». Многих Клоди заставляла платить натурой; она сияла, объясняясь с журналистами в окружении своих юных поклонников. Поль не воспользовалась удачным случаем, она остановила свой выбор на Жюльене; сидя рядом с ним и положив ногу на ногу, высоко обнажив все еще очень красивые ноги, она с пылающим взором говорила без умолку; какому-нибудь новичку, одурманенному таким количеством слов, устоять было бы весьма затруднительно, но Жюльену знакома была эта песня. А я тем временем, слушая настойчивый голос высокого старика, полысевшая голова которого изображала привычный образ гения, давала себе клятву: если я потеряю Льюиса — когда я потеряю Льюиса, — то сразу же и навсегда перестану считать себя женщиной: я не хочу походить на них.

— Видите ли, мадам Дюбрей, — говорил старик, — это не вопрос моей личной амбиции, но то, что я говорю, должно быть услышано; никто не осмеливается говорить таких вещей: только старый безумец вроде меня может на это отважиться. И есть только один достаточно мужественный человек, чтобы поддержать меня: ваш муж.

— Он наверняка будет очень заинтересован, — отвечала я.

— Но надо, чтобы его интерес был действенным, — с жаром продолжал он. — Мне все говорят: это замечательно, захватывающе! А в момент публикации пугаются. Если Робер Дюбрей поймет важность моей работы, которой я посвятил— могу сказать это, не покривив душой, — годы своей жизни, он обязан принять ее для печати. Достаточно будет его предисловия.

— Я поговорю с ним, — сказала я.

Старик раздражал меня, но мне было его жаль. Когда добьешься успеха, появляется масса проблем, однако их не меньше и в случае, если не добьешься успеха. Как, должно быть, тоскливо — говорить и