— Стакан «виши».

— Почему всегда «виши»?

— Из-за печени, — грустно сказала она.

— Стакан «виши» и стакан красного вина, — попросил Анри. Он показал на плакат, висевший на стене: — Посмотри!

Своим тягучим, глубоким голосом Жозетта прочитала:

— Боритесь с пьянством, пейте вино. — Она громко рассмеялась: — Забавно! Ты знаешь такие забавные места.

— Я никогда не бывал здесь, но, видишь ли, когда прогуливаешься, можно обнаружить кучу всяких вещей.

— У меня нет времени.

— Чем же ты занимаешься?

— Столько всего надо успеть: уроки дикции, магазины, парикмахер: ты не представляешь себе, сколько уходит времени на парикмахера; а еще чаепития, коктейли.

— Тебя радует все это?

— Ты знаешь людей, которые радуются?

— Я знаю таких, кто доволен своей жизнью; например, я. Она ничего не ответила, и он ласково обнял ее.

— Что требуется, чтобы ты была довольна?

— Не нуждаться больше в маме и быть уверенной, что никогда не стану снова бедной, — не задумываясь ответила она.

— Так и случится. Что ты тогда сделаешь?

— Я буду довольна.

— Но что ты будешь делать? Путешествовать? Ходить куда-нибудь?

Жозетта пожала плечами:

— Я об этом не думала. — Она достала из сумочки золотую пудреницу и подкрасила губы. — Мне пора идти; у меня примерка в мамином заведении. — Она с тревогой взглянула на Анри: — Ты правда думаешь, что мое платье будет испорчено?

— Конечно нет, — со смехом ответил он, — я думаю, что гадалка полностью ошиблась: знаешь, такое с ними случается. Платье красивое?

— В понедельник увидишь. — Жозетта вздохнула: — Мне предстоит появляться на людях, для рекламы, так что придется одеваться.

— А тебе это не скучно?

— Если бы ты знал, как утомительны примерки! После этого у меня весь день болит голова.

Он встал, и они пошли к стоянке такси.

— Я провожу тебя.

— Не беспокойся.

— Мне это доставит удовольствие, — с нежностью сказал он.

— Какой ты милый.

Его трогало до глубины души, когда она таким тоном и с таким выражением говорила: «Какой ты милый». В такси он положил голову Жозетты себе на плечо и задумался: «Что я могу для нее сделать?» Помочь ей стать актрисой, да, но она не так уж любит театр, это не заполнит ту пустоту, какая чувствовалась в ней; а если она не добьется успеха? Ее не удовлетворяла жестокая суетность ее жизни, но чем заинтересовать ее? Попробовать говорить с ней, способствовать развитию ее ума... Не станет же он все-таки водить ее по музеям, таскать на концерты, давать ей книги, показывать мир. Он ласково поцеловал ее волосы. Надо любить ее: с женщинами всегда одно и то же; их всех надо любить небывалой любовью.

— До вечера, — сказала она.

— Да. Я буду ждать тебя в нашем маленьком баре.

Она ласково сжала его руку, и он понял, что они вместе подумали: до ночи в нашей постели. После того, как она исчезла в помпезном здании, он пешком стал спускаться к Сене. Половина двенадцатого. «Я приду к Поль раньше времени, ей это доставит удовольствие», — сказал он себе. Этим утром ему хотелось всем доставлять удовольствие. «Однако, — с некоторым беспокойством подумал он, — мне необходимо поговорить с ней». После того как он держал в объятиях Жозетту, мысль о ночах с Поль стала ему невыносима. «Возможно, ей это будет все равно: она прекрасно знает, что я ее больше не хочу», — с надеждой говорил он себе. Поль не пожелала узнать себя в унылой героине его романа; а между тем после этого чтения она изменилась; никогда не устраивала больше сцен, не возражала при виде того, как Анри постепенно переносил в гостиницу свои бумаги и одежду; он очень часто ночевал там. Кто знает, не согласится ли она с некоторым облегчением примириться со спокойной дружбой? Весеннее небо было таким радостным, что казалось возможным жить искренне, не заставляя никого страдать. На углу улицы Анри остановился в нерешительности перед торговкой цветами: у него был соблазн принести Поль, как раньше, большую охапку бледных фиалок, но он боялся удивить ее. «Бутылка хорошего вина не так обязывает», — решил он, входя в соседнюю лавку. Поднимаясь по лестнице, Анри был весел. Ему хотелось пить, он был голоден и уже чувствовал во рту крепкий вкус старого бордо, он прижимал бутылку к сердцу, словно она вобрала в себя всю дружбу, которую ему хотелось предложить Поль.

Без стука, потихоньку, как прежде, он вставил ключ в замочную скважину и толкнул дверь; Поль ничего не слышала; она стояла на коленях на ковре, усыпанном старыми бумагами: он узнал свои письма; в руках она держала его фотографию, глядя на нее с таким выражением, какого он у нее никогда не видел; она не плакала, и при виде ее сухих глаз становилось ясно, что в слезах всегда теплится толика надежды; она смотрела в лицо своей судьбе и ничего от нее больше не ждала, мало того, она мирилась с этим. Поль казалась такой одинокой перед безжизненным изображением, что Анри почувствовал себя лишенным собственного я. Он закрыл дверь, не в силах противиться раздражению, парализовавшему его жалость; когда он постучал, послышался встревоженный шорох смятого шелка и бумаги, затем она неуверенно сказала: «Войдите».

— Что ты тут делала?

— Перечитывала старые письма; я не ждала тебя так рано.

Она бросила бумаги в кресло и спрятала фотографию; лицо ее было спокойным, но хмурым; ему пришлось вспомнить, что она давно уже не бывала веселой; он с досадой поставил бутылку на стол.

— Тебе лучше не зарывать себя в прошлом, а немного больше жить настоящим, — сказал он.

— О! Настоящее! — Она окинула стол невидящим взглядом. — Я не накрыла.

— Хочешь, пойдем в ресторан?

— Нет! Нет! Я быстро.

Она пошла на кухню, а он протянул руку к письмам.

— Оставь их! — резко сказала Поль.

Она схватила письма и бросила их в шкаф. Он пожал плечами; в каком-то смысле она была права, эти старые застывшие слова стали ложью. Он молча смотрел на Поль, хлопотавшую вокруг стола: нелегко будет говорить с ней о дружбе.

Они сели напротив друг друга перед блюдом с закусками, и Анри откупорил бутылку.

— Ты ведь любишь красное бордо, верно? — спросил он предупредительным тоном.

— Ну конечно, — безучастно ответила она.

Разумеется, для нее это не был праздничный день; намерение торжественно отметить вместе с Поль его новую любовь было верхом слепоты и эгоизма, но, осуждая себя, Анри ощущал скрытую обиду.

— Тебе следовало бы хоть иногда выходить, — заметил он.

— Выходить? — изумленно спросила она.

— Да, высовывать нос на улицу, встречаться с людьми.

— Зачем?

— А сидеть целый день в своей норе, что тебе это даст?

— Я очень люблю свою нору, — с грустной улыбкой ответила она. — Я не скучаю.

— Не может же так продолжаться всю твою жизнь. Ты не хочешь петь, хорошо, это дело решенное.