наконец сам датский король. Потому что молва о разборчивых невестах с Мельникова двора в Эллинге и до него дошла. Правда, прослышал он про них уж тому лет десять назад, когда жива была еще королева. И король не приезжал, чтоб жене обиды не причинить. Но все те десять лет у короля только и думы было, что о красавицах, которые и графа и герцога с носом оставили.

       Но вот умерла королева. А как схоронили ее честь по чести, приказал король переправить его на корабле через Большой и Малый Бельт. Оттуда покатил он в карете прямо в Ольборг, а потом снова переправился на корабле в Сюнн-бю. Так что езда заняла немало времени.

       Под конец прибыл король в Книвхольт и посылает гонца в Эллинг с наказом: приехал-де король, желает переговорить с высокочтимыми девицами и ждет их к себе. Гонец привез ответ:

       'Ежели король желает с нами переговорить, пусть сам и явится'.

       - Ах, чтоб вас!.. - в сердцах ругнул девиц король.

       Стал он думать, как дальше быть, а потом махнул рукой: 'Не поворачивать же назад ни с чем, коли так далеко забрался'.

       Велел он заложить золотую карету и покатил в Эллинг.

       Едет король, а народ за ним валом валит. Ведь по всей округе молва разнеслась: 'Сам датский король приехал Мельниковых дочек сватать!'

       Вошел король в залу, где Сиссе и Миссе сидели. Как увидели сестрицы короля с золотой короной на голове и в горностаевой мантии, поднялись они разом и низко поклонились.

       Уселся король в кресло, снял золотую корону и на пол ее рядом с креслом поставил. Обмахнул король лоб шелковым платочком, протер очки. Был он уже в летах, да и не в первый раз сватался, так что хотелось ему невест получше разглядеть.

       Вдруг король ухмыльнулся:

       - Это ж два перестарка! Ну и пигалицы облезлые! Ах, чтоб их!.. Ну да ничего! Стоило поехать за тридевять земель, чтоб своими глазами увидеть, как граф с герцогом обманулись. Ухмыльнулся король снова, надел корону и к двери пошел. А на сестер и не глядит.

       На дворе Кисее стояла. Поклонилась она королю низко и пробормотала:

       - Сдается мне, я уже не боюсь!

       - Ты не боишься, зато я боюсь! - молвил король. - И скажу тебе, голубушка, довелось мне биться и со шведами, и с вендами, и с англичанами; их я не боялся, а тебя - боюсь!

       Прыснула тут со смеху вся свита, и король вместе с ней, и укатили все со двора. Только их невесты и видели.

       Люди, что сбежались в усадьбу, тоже услыхали королевские слова - и ну хохотать. Молва про королевские речи стала переходить из уст в уста. И уже смеялся народ во всем Венсюсселе и еще дальше, в Ольборге, на острове Морс и в Тю, в Виборге и в Рибе. Прокатился хохот через Малый Бельт, и захохотали в Оденсе, на острове Фюн. Большой Бельт - тоже не помеха, и вот уже заливается остров Зеландия. Дошло до того, что хохотали люди по всей Дании. Задребезжали от смеха оконные стекла мельничьей усадьбы в Эллинге, услыхали смех сестры, надулись от обиды; дулись, дулись - и лопнули.

       Ей-ей, не вру! Вмиг как не бывало! И с той самой поры никто их больше не видел. Но в народе говорят, что сестры не вовсе пропали: от них болотные птицы - чибисы, которых пигалицами кличут, пошли. Не велики те пигалицы, с голубя величиной; красы в них, что в цапле облезлой. А кричат жалостливо-прежалостливо.

       Бывает, бредешь мимо ютландских болот да трясин и слышишь - кто-то жалостно так кричит:

       'То-го не хо-чу! Э-то-го не хо-чу!'

       И всегда которая- нибудь из пигалиц отвечает:

       'А я бо-ю-сь! А я бо-ю-сь!'

 На краю деревни, у околицы стоял одинокий покосившийся домишко. Жили там муж и жена со своей единственной дочерью, а звали ее Грете. Жили они в большой бедности, хоть и трудились с утра до вечера.

       Грете была девушкой работящей и красивой. Одно нехорошо: не умела она держать язык за зубами. Болтала без умолку, что надо и что не надо. Да и то сказать: у отца ее с матерью тоже язык без костей был.

       В той же деревне была богатая усадьба, и жил в ней молодой красивый парень Ханс. Отец его умер и отказал все свое добро сыну. Жил Ханс с матерью; старушка домовничала, а Ханс всю мужскую работу в усадьбе справлял. Шел Хансу двадцатый год, и жениха богаче его во всем приходе не было. А уж пригож был Ханс! Первый на всю округу красавец!

       И немудрено, что девушки по нему сохли. Грете, бывало, тоже на него заглядывалась.

       Как-то утром, только рассвело, приходит Ханс на поварню, где стряпала Грете, и говорит:

       - Послушай-ка, голубушка Грете! Девушка ты скромная, добрая и очень мне по душе пришлась. Надумал я взять тебя в жены. Только гляди, до поры до времени никому про то не сказывай.

       Боялся Ханс: не проведала бы мать раньше срока, что за| думал он сватать девушку из бедных. Хотелось ей невестку побогаче да познатнее. Вот и просил Ханс, чтоб Грете помолчала.

       - Спасибо тебе,-отвечает Грете, - уж я-то не проболтаюсь.

       Ушел он, а Грете опять взялась за стряпню - молочный кисель к завтраку готовила. Засыпала она в горшок при-горшню-другую муки, развела молоком... Стряпает Грете, а у самой только Ханс на уме. Вот и всыпала она невзначай золу в кисель вместо сахару. Помешивает Грете кисель уполовником, а сама от счастья будто солнышко сияет.

       Мать ждала-ждала завтрака, не дождалась и пошла по-глядеть, чего это дочка так на кухне замешкалась. Вошла она в кухню, увидела дочкину стряпню да как закричит:

       - Ты что это, Грете, делаешь? Для чего золу в кисель сыплешь?

       - Ох, матушка,-отвечает Грете, - я от радости себя не помню.

       - Чему ж ты так обрадовалась? - спрашивает мать.

       - Был тут Ханс, сказал, что возьмет меня в жены, да только с уговором, молчать про то до поры до времени.

       - Ну, уж мы-то не проболтаемся, - говорит мать. - Вот счастье привалило!

       Стала она сама кисель уполовником мешать и вовсе горшок опрокинула.

       И отец ждал-ждал завтрака, не дождался и пошел поглядеть, чего это дочка с матерью на кухне замешкались. Входит он в кухню и видит: горшок опрокинут, а кисель весь по столу разлился.

       - Что это вы тут настряпали? - спрашивает хозяин.

       - Ох, батюшка, мы от радости себя не помним! - в один голос отвечают мать с дочерью.

       - Чему ж вы так обрадовались? - спрашивает отец.

       - Был тут Ханс, сказал, что возьмет Грете в жены, да только с уговором: молчать про то до поры до времени.

       - Ну, за этим дело не станет! - говорит хозяин.

       На радостях он и про завтрак забыл. Вышел во двор и давай коней своих задом наперед в телегу впрягать. А мимо как раз Ханс проходил. Увидал он, что хозяин выделывает, и дивится:

       - Ты зачем коней мордой к телеге ставишь?

       - Ох, Ханс, - отвечает отец, - я от радости себя не помню.

       - Чему ж ты обрадовался? - спрашивает Ханс.

       - Как чему? Ты ведь сказал, что хочешь взять нашу доч-КУ в жены? - удивился и хозяин.

       Разозлился тут Ханс и говорит:

       - Да, хотел, а теперь свои слова назад беру. Не сумела она держать язык за зубами, пусть на себя пеняет.

       Пошел Ханс своей дорогой, а Грете ни с чем осталась.

       С той поры Ханс к ней и носу не казал.

       И вот дошел однажды до Грете слух, будто посватался Ханс к дочке богатого хуторянина и в воскресенье будет оглашенье в церкви. В воскресенье Грете говорит матери.

       - Схожу-ка я нынче в церковь, перекинусь словечком с моим суженым.

       Вошел Ханс со своей невестой в церковь, а Грете улучила время, отозвала его в сторону и шепчет:

       - Хоть и покинул ты меня, а я тебя из сердца не выкинула.

       Видит невеста, что какая-то девушка с ее женихом шепчется, и ну Ханса выспрашивать:

       - Кто да что? И чего это она тебе на ухо шептала?

       - Да одна тут, - отвечает Ханс, - обещался я взять ее в жены, коли она про то до поры до времени не проболтается, а она не сумела держать язык за зубами.

       - Слыханное ли дело? - усмехнулась невеста.- Не-уж-то она помолчать не сумела! Кто ее за язык тянул? Я семерых женихов обманула и никогда ни одной живой душе ни единым словом про это не обмолвилась. Вот только сейчас ненароком с языка слетело.

       Как услыхал такие слова Ханс, как пустится бежать! Только невеста его и видела.

       Рассудил потом Ханс: 'Все же Грете - девушка скромная и работящая'.

       Поженились Ханс с Грете и жили долго и счастливо.

       И теперь еще живут, коли не умерли.

 У одного человека было трое сыновей: старший — Поуль, средний — Педер и младший — по прозванию Малёк. Поуль и Педер были парни хоть куда, а Малёк непутевый вышел, знай у печки лежит да в золе копается. И не разберешь, каков он есть,— до того весь в золе перемажется.

       Раз приходят Поуль с Педером к отцу и говорят, что надумали они пойти по свету, службу себе поискать. Ну, отец дал им свое согласие. А Малёк как узнал, что братья уходят, тоже с ними запросился. Отец и слышать не хотел, чтоб его из дому отпускать: он ни к какому делу не годный да и видом неказист. Этакому замарашке чужим людям и на глаза-то показаться стыдно. А Малёк свое заладил: пойду да пойду!

       Стали Поуль с Педером в дорогу собираться, справили им новую красивую одежу, а Малёк как был в грязном, затасканном тряпье, так и остался. Старшие братья его стыдились, никак не хотели, чтобы он следом увязался, а Мальку и горя мало, идет себе за ними — и все тут.

       Вот пришли Поуль с Педером в королевский замок, и взяли их там в услужение, да притом на хорошие места определили. А как