В отличие от других грандиозных планов, о которых полковник разглагольствовал, пока певец находился в Германии, эта встреча на высшем уровне с ведущим представителем взрослой и конформистской эстрады была похожа на серьезный проект. Всю вторую половину пятидесятых годов Синатра высмеивал новую волну, а теперь вдруг развернулся на 180 градусов, пригласив Элвиса в свое шоу.
Смена курса не была такой внезапной, как кажется: хотя Синатра и сменил гнев на милость по совету своей дочери Нэнси, архетипа разбитной куклы Барби на рубеже десятилетий, большую часть пути проделал сам Пресли. Он отрекся от своего новаторского подхода к песне и свободы движений, которая лежала в основе его сценической репутации.
Запись передачи проходила в Майами, после поездки на поезде через весь Юг, напомнившей Тому Паркеру об искусственном возбуждении времен его ярмарочной юности. Сидя на втором этаже вагона, нанятого специально для него, Элвис всю дорогу приветствовал толпы, стоявшие вдоль путей, на манер главы государства, а по прибытии во Флориду его встречали сотни фанатов. Пока полковник впаривал им свои последние рекламные заморочки, певец отправился на репетицию в бальный зал отеля «Фонтенбло» — резиденции Синатры в Майами-Бич.
Если у Элвиса еще и оставались сомнения по поводу смерти своей рок-н-ролльной карьеры, увидев в импровизированной студии оркестр из сорока двух музыкантов под управлением Нельсона Риддла, он утратил последние иллюзии. Король рок-н-ролла униженно явился в новую Каноссу[10], чтобы склониться перед патриархом старой школы, и даже надел на себя смокинг — новую версию рубища. Удивительная способность приспосабливаться к обстоятельствам подтвердилась на финальной записи шоу. Элвис с неожиданной зрелостью и естественной элегантностью исполнил обе песни со своей новой «сорокапятки», а затем спел дуэтом с Синатрой — это была мнимая импровизация, фирменный почерк американского телевидения. Сменяя друг друга у микрофона, обе звезды спели хиты друг друга: Элвис — «Колдовство» («Witchcraft»), Синатра — «Люби меня нежно»: с помощью этой уловки широкой публике хотели показать, что два их мира отныне сливаются в экстазе.
По ходу дела Пресли заработал 125 тысяч долларов за выступление, которое продолжалось всего шесть минут. Казалось бы, астрономическая сумма, и переговоры с полковником шли нелегко, но никто из окружения Синатры или его спонсора, производителя часов «Таймекс», и не думал жаловаться, узнав впоследствии, что передачу посмотрели 40 процентов американских телезрителей: несмотря на острую критику со стороны нью-йоркской прессы, полковник не только выставил своего певца на всеобщее обозрение, но еще и сорвал большой куш.
Этот успех стал хорошим знаком для артиста и его импресарио, которые наверстывали упущенное, строя один план за другим. Отдохнув несколько дней в Грейсленде, Элвис вновь сел на поезд и поехал в Голливуд, где его ждали для съемок пятого фильма. Хэл Уоллис уже завершил все натурные съемки для «Джи-ай блюз» прошлым летом в Европе, оставалось снять главные сцены фильма и записать одиннадцать песен для него — задача, на которую у Пресли ушло около двух месяцев.
С небольшими отличиями все 26 последующих выпусков голливудской «жвачки» стряпали по тому же сценарию почти до конца десятилетия и в постоянно нарастающем темпе: от двух фильмов в год постепенно перешли к трем, а то и четырем в 1968 году, поставив рекорд в этой области. Возвращение в кино стало для Элвиса началом новой эры: по указанию своего агента он быстро отказался от сцены и пошел по очень прибыльному, но творчески бесплодному пути. На протяжении восьми лет, начиная со съемок «Джи-ай блюз», фанаты могли увидеть Элвиса лишь в двухмерном изображении — на киноэкране, и это решение лишило его творчество всякой индивидуальности.
Даже телевидение отныне было для него под запретом. После ожесточенных баталий с окружением Фрэнка Синатры по поводу гонорара Элвиса полковник понял, что ему больше не повторить такой подвиг, и поспешил сообщить прессе, что продюсерам, желающим пригласить певца в телепередачу, придется теперь выложить за это 150 тысяч долларов. Сделать такое заявление значило просто-напросто похоронить телекарьеру Элвиса в тот самый момент, когда «голубой экран» вытеснял седьмую музу из повседневной жизни Америки, но Паркеру было на это плевать. «Я не хочу, чтобы Элвис составил конкуренцию собственным фильмам» — так он объяснил свое решение на съемочной площадке «Джи-ай блюза».
Паркер мастерски умел отказываться от привлекательных предложений: известность его артиста позволяла такую роскошь. Ничто не доставляло этому порочному двуличному человеку такого наслаждения, как унизить собеседника, готового снять с себя последнюю рубашку в надежде пригласить Элвиса на телепередачу или на гастроли; точно так же он получал несказанное удовольствие, заказывая себе жареную свинину в присутствии Абе Ластфогеля из концертного агентства Уильяма Морриса, хотя прекрасно знал, что тот еврей.
Возможно, с экономической точки зрения такая политика была не слишком разумной, однако благодаря ей полковник сумел выйти из положения, когда предложение о гастролях поступило из-за рубежа, а его статус в глазах иммиграционных властей не позволял ему покинуть Штаты. Страх Элвиса перед авиаперелетами и так уже был доводом против дальних поездок, но подстраховаться было не лишним, и Том Паркер, получая неудобное предложение, каждый раз действовал по одному сценарию. «Сколько у вас денег?» — спрашивал он неизменно, а потом отвечал человеку, выложившему на стол кругленькую сумму: «Для меня этого достаточно, а что вы предложите Элвису?»
Наряду с телевидением полковник видел в сценической карьере Пресли ненужную конкуренцию его кинотворчеству, а потому запрещал ему давать концерты. В виде прощания со сценой он все же позволил певцу принять участие в благотворительных мероприятиях в первом квартале 1961 года. Первые два из трех гала-концертов состоялись в субботу 25 февраля, официально объявленную мэром Мемфиса «Днем Элвиса Пресли». День начался с обеда по 100 долларов с носа в отеле «Кларидж», где собрались все отцы города, бизнесмены, главные политики штата Теннесси, а также Жан Абербах, Абе Ластфогель и кое-кто из руководства Ар-си-эй, чтобы отпраздновать продажу 75 миллионов пластинок Элвиса Пресли. Он же вышел на знакомую сцену зала Эллис и дал два концерта подряд перед пестрой публикой из верных фанатов, журналистов, страдающих от мелкотемья, и жителей Мемфиса, которым было любопытно увидеть во плоти певца, о котором все говорят и пишут.
За его спиной стояли Скотти Мур, Д. Дж. Фонтана, Флойд Крамер, Бутс Рэндолф и «Джорданерс». Это окрылило Элвиса, и он исполнил новый шлягер «Surrender», переделку неаполитанской песни «Вернись в Сорренто», а также полтора десятка своих хитов, завершив выступление — по привычке, унаследованной от уже далекой эпохи, когда он беспрестанно гастролировал, — взрывной «Дворнягой», неизбежно приводящей публику в экстаз.
И все же успех не был гарантирован. Его последнее появление на публике состоялось в момент записи передачи Фрэнка Синатры, одиннадцать месяцев тому назад, и, прежде чем выйти на сцену, Элвис поделился своими опасениями с репортером из «Мемфис Пресс-Сцимитар»: «Понимаете, я уже три года не давал концертов. Я даже забыл слова одной из моих песен». Когда журналист спросил, почему же он позабыл дорогу на сцену, Элвис вдруг смешался и не нашелся что сказать: «Спросите лучше у полковника Паркера».
Пока певец задумывался о будущем, Паркер превращал «День Элвиса Пресли» в свою минуту славы. Он пожимал руки, занимался собственным пиаром перед сливками штата Теннесси, разыгрывал скромника, раздавая разным благотворительным организациям 50 тысяч долларов, собранных в этот день, и попытался сохранить лицо, когда Элвис объявил ему, что губернатор штата пригласил его выступить через десять дней в Законодательном собрании Теннесси. Как мы знаем, полковник не любил делиться.
8 марта Элвис, в костюме и при галстуке, отправился в Нэшвилл за рулем своего новенького «роллс- ройса». Местные законодатели и их многочисленные гостьи устроили ему беспрецедентную встречу, когда он вошел в большой зал под руку с дочерью губернатора Эллингтона. Он поднялся на трибуну и продемонстрировал свойственный ему юмор, поблагодарив всех девочек, прогулявших в этот день школу, а затем заявил, что крайне взволнован выпавшей ему честью. Самым неожиданным моментом, возможно, был тот, когда губернатор произвел его в ранг почетного полковника по прочно укоренившейся на Юге традиции, которой уже воспользовался Том Паркер. Последнему это назначение не понравилось, и он только что-то буркнул недовольно, когда певец под конец церемонии дружески пихнул его локтем и назвал «коллегой». Паркер не любил конкурентов, кто бы они ни были.
Инцидент был позабыт уже 25-го числа того же месяца, когда артист и его импресарио вылетели в
