целым и невредимым.

После этой формальности Элвис собирался съехать из дома на Гёте-штрассе, где прожил больше года. День отъезда назначили на среду, 2 марта. Накануне на базе Фридберга прошла традиционная пресс-конференция, на которую пригласили около сотни журналистов. Элвиса превозносили за «присутствие духа, энергичность и задатки лидера», как с военной точностью сообщается в характеристике, выданной ему бригадным генералом. Это были одни из самых счастливых моментов его пребывания в армии, поскольку он узнал среди присутствующих капитана Макиннесс — это имя носила теперь Марион Кейскер. Бывшую помощницу Сэма Филлипса перевели в Германию, где она работала на военном радиоузле. К изумлению присутствующих офицеров, певец упал в объятия этой женщины, которой был обязан своей карьерой, и спросил, может ли он ее поцеловать или должен отдать ей честь. Для Элвиса это уже была встреча с Мемфисом.

Остаток дня прошел в суматохе, длинной череде прощаний со всеми, кого он повстречал, пока жил здесь. Все это время бабушка Пресли упаковывала последние вещи вместе с Элизабет Стефаняк, которая уезжала в США за кланом Пресли, забрав флаконы со стимулирующими средствами, которые Элвис не захотел оставить себе. Для семьи и телохранителей певца зафрахтовали самолет, куда предстояло погрузить два десятка чемоданов с одеждой и коллекцию пластинок, которую он возил с собой.

Последний вечер на Гёте-штрассе прошел в унылой атмосфере, особенно для Присциллы, не скрывавшей своего горя оттого, что ее знакомство с Элвисом подошло к концу. Но поскольку правило, установленное капитаном Болье, нарушить было нельзя, поздно ночью она уехала в Висбаден и с рассветом вернулась обратно в день отъезда. Несмотря на дождь, около тысячи фанатов дожидались перед домом последних автографов, которые Элвис старательно раздал и отправился в аэропорт Франкфурта, где встретился с сотней других джи-ай.

На сей раз он собирался пересечь Атлантику по воздуху на военно-транспортном самолете, который с гомоном окружили несколько сотен поклонников, фотографов и журналистов. В качестве прощального подарка, потребовав взамен обещания оставаться «нетронутой», Элвис подарил Присцилле свой китель и сержантские нашивки — и военная полиция оттеснила девочку в безликую толпу. Элвис быстро взбежал по трапу с небольшим вещмешком в руке и с «личным делом» под мышкой и, помахав рукой, вошел в самолет С-118Б.

Он видел Европу в последний раз.

Возвращение Элвиса Пресли в США в целом стало римейком его отъезда, широко освещавшегося в прессе. Только декорации поменялись: вместо военного порта в Бруклине — база ВВС Мак-Гайр в Нью- Джерси, равноудаленная от Нью-Йорка и Филадельфии. Когда 3 марта в половине седьмого утра самолет с блудным сыном рок-н-ролла приземлился, перед ангарами, несмотря на метель, толпились журналисты. Встречая снег и ветер лучезарной улыбкой, довольный, что наконец-то ступил на родную землю, Элвис спустился по трапу и подчинился ритуалу официального фотографирования, после чего направился в зал, где военное руководство устроило пресс-конференцию.

И через полтора года после Бруклинского карнавала вопросов о его личной жизни и прическе избежать не удалось. Элвис отвечал на них с тем же протяжным выговором и свойственным ему спокойным юмором, уточнил, что не уверен, отпустит ли снова бакенбарды, — важнейшая информация, вызвавшая шумную реакцию представителей прессы, усмотревших в этом признании признак резкого поворота в карьере. В это же время несколько сотен свежезамороженных поклонников прыгали на снегу, пытаясь согреться.

Однако нетерпеливее всех были не фанаты, а разные деятели, принимавшие участие в профессиональной судьбе Элвиса, которые явились встречать его с большой помпой. Среди них, разумеется, были полковник со своей вечной сигарой во рту, Жан Абербах и Фредди Бинсток из «Хилл энд Рейндж», а также представители руководства Ар-си-эй-Виктор во главе со Стивом Шоулсом. Фирма грамзаписи многим рисковала в случае коммерческого краха артиста, уже четыре года несшего на своих плечах процветание компании.

Полковник, всегда готовый нажиться на чужой беде, два дня тому назад воспользовался ситуацией, чтобы пересмотреть контракт Элвиса в свою пользу. В конечном итоге он получил разрешение выпускать песни из фильмов на двух альбомах и восьми «сорокапятках», которые певец должен был ежегодно поставлять Ар-си-эй, — эта мера должна была существенно упростить планирование карьеры Пресли, поскольку Паркер намеревался продвигать свою голливудскую политику. Помимо увеличения авторских отчислений артисту, который отныне уже не должен был оплачивать расходы на звукозапись, полковник также потребовал права отсматривать рекламу пластинок Элвиса, а также 27 тысяч долларов в год за предоставление фотографий для обложек. Взамен он согласился на то, чтобы в течение полутора месяцев рядом с Элвисом находился пресс-атташе Ар-си-эй для наилучшего освещения возвращения певца.

Эта мера многое говорит об обеспокоенности гиганта грамзаписи: ни один профессионал не мог с уверенностью сказать, выдержала ли популярность Элвиса испытание расстоянием. Неуступчивость Тома Паркера не позволила компании запастись резервными студийными записями, и из-за отсутствия новых пластинок имя Пресли исчезло из американских хитпарадов еще осенью, только альбом «Золотые записи Элвиса-2», с самыми последними синглами, позволил с честью выйти из положения, заняв скромное место в чартах долгоиграющих пластинок журнала «Биллборд» зимой 1960 года.

Уйдя в армию, Элвис постоянно терзался тревогой, что зритель покинет его. В кошмарном сне, который снился ему с самого призыва, он видел себя одиноким, бедным, всеми забытым. Эти страхи возникли уже давно. Он даже намекал на них в интервью, записанном Ар-си-эй в день его отъезда в Европу и позже вышедшем на пластинке «Элвис отплывает за океан»: «Я знаю, что уезжаю и какое-то время буду вдали от моих поклонников, но я надеюсь, что они меня не забудут, мне не терпится вернуться и снова выйти на сцену, как раньше». Это чувство тревоги только возрастало в те месяцы, что он находился в Германии, несмотря на все старания полковника его успокоить. Каким бы заразительным ни был его оптимизм, у Элвиса, в отличие от журналистов, не было причин верить в громкие словеса своего импресарио о «громадье планов»: он знал по опыту, что у Паркера слова расходятся с делом.