время готовили задания, беседовали с профессорами или болтали между собой. В праздники из него выносили столы и стулья и он превращался в зал для танцев. В первые два-три года на истфаке было просторно. Наш первый набор составлял всего двести человек. Мы быстро освоили старый дом, узнали все его причуды и тайны и полюбили его. Позднее его любовно называли «наше овощехранилище», намекая на его несовременность, запущенность и, по-существу, неудобство для учебного процесса.
В этом здании, в актовом зале, 1 сентября 1934 года собрались все зачисленные на факультет студенты. С краткой речью к нам обратился первый декан исторического факультета, тогда известный историк-марксист Г.С.Фридлянд. Речь его показалась мне малоприятной. Он подчеркнул политическое значение исторической науки, сказав, что обучать нас будут марксистко-ленинскому ее пониманию, что нам предстоит постоянная борьба с буржуазной историографией. Затем он перешел к вопросу о составе наших студентов, о том, как строго они отбирались и по знаниям, и по социальному происхождению, но, не исключая ошибок в этом наборе, угрожающе провозгласил: «Мы еще посмотрим, кто вы такие на самом деле, проверим всю вашу подноготную». Это было малообещающее начало, да и внешность декана не слишком располагала: высокий, полный, с одутловатым бледным лицом и холодными, какими-то жабьими глазами в блестящих очках, он показался мне зловещим и опасным человеком. По горькой иронии судьбы раньше, чем он выяснил, «кто мы», кто-то другой выяснил, «кто он», посадив его в тюрьму, откуда он не вернулся. Но об этом потом.
Так началась моя жизнь на истфаке. Первое время я чувствовала себя там одиноко. Моя застенчивость затрудняла знакомство с однокурсниками. Мне казалось, что я незаметна, плохо одета, некрасива, к тому же только «кандидат». Однако довольно быстро у меня образовался небольшой круг новых друзей, с которыми я вместе сидела на лекциях и семинарах, шла домой после занятий, обсуждала то, что на этих занятиях происходило. Вскоре встречи на факультете стали дополняться встречами дома, веселыми вечеринками и более тесным дружеским общением. Так уже на первом курсе сложился круг близких друзей, который сохранялся в целом до конца учебы. Но прежде, чем говорить об этих моих друзьях, надо сказать несколько слов о том, что представляли собой студенты первого набора истфака как целое.
Это была довольно разношерстная публика. Значительную часть, около 30–40 %, наверное, составляли люди вполне взрослые, зрелые, как правило коммунисты, рабочие и колхозники, наскоро окончившие какие-либо рабфаки или партийные школы, недостаточно грамотные и не знающие вовсе истории. Многие из них попали на истфак случайно, так сказать, по оргнабору, но некоторые сознательно стремились изучать историю. Однако в большинстве своем и те и другие старались учиться добросовестно, видели в успешной учебе свой гражданский и партийный долг, старались, хотя и не всегда удачно, стать примером для более молодых. Были среди них люди плохие, кляузные, враждебно и свысока относившиеся к интеллигенции, в том числе и истфаковцам из ее среды, но были и другие: умудренные жизненным опытом, остававшиеся достойными людьми в самых тяжелых передрягах тридцатых годов, относившиеся к молодым бережно, без зависти и злобы, старавшиеся оградить от несправедливостей. Низкий поклон этим моим сокурсникам, многие из которых сложили свои головы в Великой Отечественной войне.
Другую, тоже довольно многочисленную группу, составляли молодые ребята, по большей части из интеллигентной среды, заработавшие производственный стаж на заводах, в строительных организациях, окончившие ранее техникумы. Это были мои сверстники двадцати-двадцати двух лет, по большей части жадно интересовавшиеся историей и сделавшие свой выбор не случайно. Именно к этой группе принадлежало большинство моих истфаковских друзей.
Наконец, третья группа, очень небольшая, состояла из выпускников школ, сразу поступивших в вуз, юношей и девушек семнадцати-восемнадцати лет. Их специально выделяли в группу «ровесников Октября». Некоторые мои друзья были из их числа.
Наш набор делился на два потока: гражданские группы, в которые входили все девушки и женщины, а также мужчины более старшего возраста или освобожденные от военной службы по здоровью, и военные группы, в которые входило большинство наших молодых мужчин. Учебный план у этих потоков был разный, и вместе они слушали только отдельные курсы. Для молодежи, впрочем, это разделение не было препятствием для постоянного дружеского общения, романов, на старших курсах — и браков.
Милый мой истфак тридцатых годов! Сколько горестей пришлось пережить, учась в твоих старых стенах, в твоих маленьких сводчатых комнатах и закоулках. Но зато сколько и радостей, чистых и светлых, пришлось здесь испытать, сколько найти друзей на всю долгую жизнь, сколькому научиться и в научном и в человеческом плане! Уже минуло пятьдесят лет, как я вступила в эти старые стены. Они давно уже переменили хозяина, а истфак переселился совсем в другое место. Но они так же дороги мне. И когда мне приходится, миновав скользкий зимой или грязный весной и осенью двор, иногда войти в знакомую дверь, подняться по широкой лестнице на второй этаж, остановиться на первом марше и увидеть себя в большом стоячем зеркале на площадке, пересечь актовый зал и подняться на третий этаж, меня тут же окружают призраки былого, мои веселые и строгие, умные и глупые, хорошие и плохие товарищи, мои давно ушедшие из жизни учителя, тот неповторимый аромат юности, которым для меня наполнено это старое здание, моей юности, нашей юности — одновременно радостной, как солнечный свет и горькой, как полынь, но все равно бесконечно дорогой…
Учиться в то время на истфаке было нелегко. Отсутствовали учебники, наглядные пособия, учить все приходилось по записям лекций, далеко не всегда достаточно хороших и не всегда тщательно записываемых — иногда так хотелось вместо этого поболтать с товарищами. Однако отсутствие учебников вынуждало нас читать научную литературу, преимущественно дореволюционную, разбираться в ней самостоятельно, а не зазубривать дежурные фразы. По всем предметам, по которым мы должны были сдавать экзамены, приходилось много читать, создавая на всю жизнь фонд исторических знаний, воспринятых не понаслышке, а продуманных и пережитых. Все это давало хорошую и довольно широкую историческую подготовку, сохранившуюся на всю жизнь. Я училась с удовольствием, мне все было интересно, как и большинству моих товарищей. Жажда исторических знаний, накопившаяся за многие годы полного пренебрежения исторической наукой (1918–1934 годы), царила среди наиболее способных и добросовестных наших студентов. Да и учиться плохо было совсем невозможно. Хотя находились и такие, кто мало интересовался историей или был слабо подготовлен и учился с трудом. Однако общественные организации, партбюро, комсомольский комитет, профком, не говоря уж о деканате, не давали снижать уровень учебы, требовали, чтобы более сильные помогали тем, кто послабее, строго следили за отметками. Такой школьный подход имел много отрицательных сторон. Но под перекрестным огнем наших истфаковских властей средний показатель успеваемости на факультете оставался довольно высоким. Получить плохую отметку на семинаре и особенно на экзамене значило подвести всю группу и стать объектом проработки и упреков.
С первого же курса на нас обрушилась лавина лекций и практических занятий. Много времени отнимал в течение первых курсов латинский язык, который проходили все студенты, независимо от будущей специализации. Мы изучали также новый иностранный язык по выбору (я занималась английским), слушали лекции и участвовали в семинарах по политэкономии; нам читали также курс истории СССР с древнейших времен до конца XVIII века и вели с нами семинарские занятия по этому курсу. То же самое было в отношении курса древней истории, включавшего историю Древнего Востока, Древней Греции и Рима. Одновременно мы слушали курс истории первобытного общества, семинаров по которому не было.
Во время моей учебы на первом курсе все преподаватели были в общем очень квалифицированны и преимущественно вели занятия интересно и с большой любовью. Курс по истории СССР нам читала Милица Васильевна Нечкина, тогда еще молодая женщина, впоследствии одна из крупнейших наших историков, прожившая после этого еще много лет (умерла в 1985 году). Читала она лекции живо, со вкусом к деталям истории культуры и быта, но несколько по-дамски. Хотя она была в то время верной ученицей Покровского и отдавала некоторую дань распространенному еще социологизированию в истории, все же впервые именно от нее я узнала последовательный ход русской истории до XVIII века, в какой-то мере оживленный характеристиками исторических деятелей и описанием наиболее крупных событий.
Семинар по русской истории вел у нас милейший и добрейший Владимир Иванович Лебедев, специалист по XVII веку, позднее прозванный в студенческой среде «другом народа» за свою снисходительность к нам в качестве долголетнего председателя госэкзаменационной комиссии. Мы же в
