Но ведь это означало…

— Выходит дело, я богатей?

— Ну, кое-что у тебя действительно имеется. Деньги здесь, у меня. Можешь забрать их в любой момент.

— Наличными?

— Ну конечно наличными. Лежат у меня в сейфе. Говорю же, можешь их забрать хоть сейчас.

Это обстоятельство открывало новые перспективы расследования, которое он вел. И до чего кстати! У него не осталось практически ни гроша.

— Чем раньше, тем лучше.

— Ты что, опять уезжаешь?

Нарцисс не ответил. Корто понимающе качнул головой. Его доброта буквально выбивала Нарцисса из колеи. Он и сам был психиатром по меньшей мере дважды в жизни: когда работал в клинике Пьера Жане и почти наверняка до этого. И поэтому прекрасно знал, что верить в безумные выдумки душевнобольного человека бессмысленно. Психиатр должен понять причину безумия, но не должен ее оправдывать.

— Скажи, пожалуйста, — снова заговорил Корто, — а кем ты считаешь себя сегодня?

Нарцисс молчал. Судя по всему, здесь никто ничего не знал о последних событиях. Слыхом не слыхивал ни о Фрере, ни о Януше, хотя его фотографии были напечатаны во всех газетах. И в каждой статье и заметке говорилось, что он — главный подозреваемый в убийствах. То, что пациентам это все до лампочки, его не удивляло. Но Корто? Неужели он настолько оторван от внешнего мира?

— Сегодня, — туманно пояснил он, — я тот, кто открывает русских деревянных кукол. Я восстанавливаю каждую из своих личностей. Пытаюсь понять их. Хочу узнать, почему они появились на свет.

Корто встал, обошел вокруг стола и дружески положил руку ему на плечо:

— Есть хочешь?

— Нет.

— Тогда пошли. Я отведу тебя в твою комнату.

Они вышли в темноту. С неба капал мелкий занудливый дождик. Нарцисс дрожал от холода. Он по- прежнему был в костюме, после всех его злоключений покрытом грязью, и насквозь пропотевшем белье. Хорошо хоть крысиную маску успел снять…

Они подошли к лестнице, выложенной серой плиткой. Парк был террасный, подобно рисовой плантации, только засаженный пальмами, кактусами и масличными культурами. Нарцисс полной грудью вдыхал насыщенный влагой воздух, особенно живительный в этой высокогорной местности, — не зря здесь находились санатории.

Они дошли до виллы. Она представляла собой два соединенных между собой здания в виде буквы L, причем одно располагалось чуть ниже другого. Плоские кровли. Прямые линии. Стены, лишенные украшений. Должно быть, оба были сооружены около века назад, когда в архитектуре царило стремление к простоте и строгой функциональности.

Они направились к нижнему зданию. Во втором этаже рядами тянулись окна. Очевидно, комнаты постояльцев. Ниже шли широкие стеклянные двери, выходившие на внешнюю галерею: здесь находились мастерские. Еще ниже, на ступеньках, утопавших в зарослях кустарников, алели огоньки зажженных сигарет…

На скамейке курили трое мужчин. Нарцисс не различал лиц, но по манере жестикулировать и смеху определил, что это люди с нарушениями психики.

В это время раздались голоса, хором скандировавшие:

— Нар-цисс! Нар-цисс! Нар-цисс!

Он вздрогнул. Вспомнилась компания на карнавальной платформе. Ухмыляющиеся физиономии, нацепленные на лоб крысиные маски… Неужели эти психи — тоже художники, как и он? Неужели он — такой же псих, как они?

Комната, в которую его привели, была небольшой, квадратной и теплой. Ничего особенного, зато уютно. Бетонные стены, деревянный пол, шторы из плотной ткани. Кровать, шкаф, стул, письменный стол. В углу крохотная ванная комната, больше напоминающая пенал.

— Обстановка у нас спартанская, — пояснил Корто, — но никто не жалуется.

Нарцисс согласно кивнул. От соразмерности пропорций, от серо-коричневых штор, от деревянного пола и мебели веяло гостеприимством. Эта комната могла бы быть монашеской кельей — от нее исходило ощущение надежности и защиты.

Объяснив в двух словах, как все устроено в «доме», Корто выдал ему туалетные принадлежности и чистую одежду. Проявление заботы тронуло его. Уже много часов и даже дней он висел на волоске, и этот волосок грозил вот-вот оборваться.

Оставшись один, Нарцисс принял душ и переоделся в чистое. Джинсы оказались великоваты, майка бесформенной, свитер растянутым и пахнущим стиральным порошком. Он почувствовал себя счастливым. Он рассовал по карманам нож, пистолет и отобранный у охранника ключ от наручников, решив сохранить его как талисман. Извлек из портфеля папки с материалами и разгладил ладонью бумажные листы. Но погрузиться в их изучение ему не хватило храбрости.

Он вытянулся на кровати и погасил свет. За окном шумело море. Нет, это не море, поправил он себя через несколько секунд. Это шумят сосны.

Он отдался ритмам внешнего мира. Убаюкивающим, навевающим сон ритмам. Как же он вымотался. Он весь превратился в сплошную усталость.

У него было впечатление, что с сегодняшнего утра он прожил десяток жизней. Вдруг ему стало ясно, что он больше не боится полиции. Даже людей в черном не боится. Он боялся только самого себя. Моя живопись — не более чем исправление ошибки.

Он убийца.

Он распахнул глаза в темноту.

Или нет? Может быть, он — тот, кто идет по следу убийцы?

Он попытался убедить себя в справедливости этой гипотезы, уже посетившей его в библиотеке «Алькасар». Он — отличный сыщик, потому что всегда первым появляется в нужном месте — раньше полиции, раньше других свидетелей. Он почти уговорил себя, но тут вдруг дернул головой. Нет, ничего не выходит. Еще можно допустить, что в шкуре Януша он шел по пятам за убийцей бомжей. Но в шкуре Фрера? Даже если признать, что он, например, страдал приступами сомнамбулизма, то как объяснить, что он ничего не помнил о том расследовании, которое вел? Расследовании, которое привело его в ремонтную яму близ вокзала Сен-Жан?

Он снова смежил веки, горячо призывая к себе сон, который освободил бы его от мучительных вопросов. Но перед глазами вставала явившаяся из небытия картина: обнаженное тело, покачивающееся у него над головой.

Анна Мария Штрауб.

Еще одна смерть, в которой он повинен, пусть и косвенно.

Он вспомнил, о чем размышлял прошлым вечером на пляже в Ницце. Эта смерть могла помочь ему добраться до своих корней. Он почти не сомневался, что эта страшная история случилась в психиатрической больнице в Париже или в одном из его пригородов. Не позже завтрашнего дня он начнет разрабатывать этот след. Анна Мария Штрауб. Единственное воспоминание, уцелевшее в его памяти. Призрак, сопровождавший его, кем бы он себя ни считал. Фантом, являющийся ему в ночных кошмарах…

— «Метис» основан не вчера.

Патрик Коскас стоял, прислонившись к уличному столбу, и курил сигарету. За ним в сумрачном небе угадывался силуэт Аквитанского моста. Журналист сам предложил для встречи это место — на правом берегу Гаронны, на пустынной улочке старого Лормона.

Он вел себя как шпион на грани провала. Беспрестанно озирался, говорил тихо и быстро, словно ночная тьма имела уши. На самом деле все вокруг спало. Домишки под красными крышами, прилепившиеся