— Когда я здесь появился?

— В начале октября две тысячи девятого. Вначале тебя поместили в клинику Сен-Лу, что возле Ниццы.

— А как я там оказался?

Корто нацепил очки и включил компьютер. Он был сухонький, невысокого роста. Возраст — около шестидесяти. Совершенно седые волосы жестким ежиком, толстые губы, постоянно пребывавшие в движении, очки с затемненными стеклами. Он говорил глубоким и сочным голосом, лишенным интонаций и производившим гипнотический эффект.

Они сидели у него в кабинете. Кабинет находился в небольшой дачке, расположенной в нижней части парка, окружавшего заведение. Пол, стены, потолок — все здесь было деревянным. В помещении приятно пахло сосновой смолой. Окно выходило на пригород Ниццы. Картин, написанных постояльцами центра, на стенах не наблюдалось.

Выступление на карнавале закончилось без всяких проблем. Вместе с новыми товарищами он шагал, танцевал и горланил песни до самой площади Массена, где их поджидал фургон. Просторная машина модели «джампи». Он таких навидался. Впрочем, он сразу заметил, что компания, в которой он очутился, мало чем отличается от его бывших пациентов из психбольницы. Только они были чистые.

Они покидали Ниццу под проливным дождем. Через некоторое время выбрались на грунтовую дорогу и ехали до Карроса. Вилла находилась немного дальше, в нескольких километрах от деревни. Навстречу то и дело попадались полицейские машины с орущими мигалками. Он улыбался. Его ищут. Но теперь фиг найдут. Виктора Януша больше не существует.

По пути он получил подтверждение тому, о чем догадался во время празднества. Пациенты «Виллы Корто» каждый год принимали участие в городском карнавале. Сами придумывали, как оформить платформу. Заказывали в мастерских Ниццы кукол и другой реквизит. Он задавал множество вопросов, делая вид, что интересуется художественными сторонами выступления. Оказалось, что автором идеи с полулюдьми-полукрысами был он, Нарцисс, ученик Корто, проживший с ними весь сентябрь и октябрь. Разумеется, сам он не помнил об этом времени ничегошеньки.

— Вот, — произнес старик-психиатр, наконец-то отыскав нужный файл. — Тебя подобрали в конце августа на съезде с шоссе А8. На повороте на Канны-Мужен. Ты ничего не помнил. В каннской больнице тебя обследовали. Не обнаружили никаких травм, хотя проходить рентгенологическое исследование ты наотрез отказался. Затем переправили в больницу Сен-Лу. Там к тебе вернулись кое-какие воспоминания. Ты сказал, что тебя зовут Нарцисс. Что ты приехал из Парижа. Семьи нет. По профессии — художник. И врачи из Сен-Лу решили, что тебя лучше всего направить сюда, к нам.

— Я не Нарцисс, — сухо сообщил он.

Корто снял очки и снова улыбнулся. Что он все улыбается? Зачем корчит из себя добренького дедушку?

— Разумеется. Ты не Нарцисс. Но и не тот, за кого выдаешь себя сегодня.

— Вы знаете, чем я болен?

— Когда ты только приехал к нам, то много чего мне порассказал. Где учился живописи. В каких галереях выставлялся. В каких районах Парижа жил. Рассказал, что был женат, но потом развелся. Я проверил. Все оказалось выдумкой.

Он не мог не оценить юмора ситуации. Корто играл сейчас ровно ту же роль, какую он сам играл в случае с Патриком Бонфисом. За каждым психотическим бегством стоял психиатр, считавший своим долгом объяснить пациенту, что скорлупа пуста.

— Тем не менее, — продолжил хозяин дома, — кое-что в этих баснях соответствовало действительности. Ты на самом деле был художником. Талантливым художником, владевшим навыками ремесла. Я принял тебя без колебаний. Справедливости ради отмечу, что никто за тебя особенно не цеплялся. Человек без документов, без медицинской страховки. Одним словом, не подарок.

— А расследование проводилось? Я имею в виду, в связи со мной?

— Да, жандармы предприняли кое-какие поиски. Но особенно не старались. Ты не представлял для них интереса. Просто заблудившийся человек, не помнящий ни как его зовут, ни где он живет. Явно с приветом. В общем, они поискали-поискали, да и бросили.

— А что было потом?

— А вот что.

Корто развернул компьютер так, чтобы Нарцисс, сидевший с другой стороны стола, мог видеть экран.

— За два месяца ты написал здесь почти три десятка картин…

Нарцисс не рассчитывал ни на что особенное. Хотя, если вдуматься, это тоже была важная информация. Информация о его прошлой жизни. Каждая картина, возникающая на экране, представляла его, но всякий раз в новом образе. Адмирал… Почтальон… Клоун… Римский сенатор… Один и тот же мужчина его лет, замерший в одной и той же позе в три четверти оборота, одинаково выпячивающий грудь и задирающий вверх подбородок. Каждый из персонажей производил впечатление эпического героя.

Но стилистика каждой работы основывалась на принципе контраста. С одной стороны, в манере исполнения ясно прослеживались приемы, характерные для «искусства диктатур»: зритель смотрел на фигуру героя снизу вверх, что придавало тому вид владыки мира. С другой — лицо героя, выписанное с яркой экспрессивностью, наводило на мысль о школах, боровшихся против эстетики тоталитаризма. Таких, как, например, движение «новой вещественности», зародившееся в Германии в двадцатых годах. Отто Дикс… Георг Гросс… О художниках, отказавшихся от любой лакировки действительности, представлявших реальность во всем ее уродстве и подчеркивавших ее гротесковую природу. О художниках, мечтавших свернуть шею буржуазному лицемерию.

Его работы отличались тем же безжалостным сарказмом. До боли в глазах яркие цвета, среди которых явно доминировал красный. Густые, в бороздках краски, мазки, позволяющие проследить за движением кисти. Живопись, которую хочется не только созерцать, но и потрогать руками, подумал Нарцисс. В его памяти не сохранилось ни малейшего воспоминания о том, что все эти портреты создал именно он. Это означало, что в своих поисках он уперся в стену. Он пытался проникнуть в сущность личностей, не желавших пускать его в себя. Иными словами, отныне он мог лишь примерять на себя их внешнюю оболочку.

— В конце октября, — продолжил Корто, — ты исчез. Даже адреса не оставил. И я понял, что твои психические блуждания перешли в новую фазу.

У каждого персонажа имелся и собственный реквизит. Клоун был изображен с шариком и трубой. Почтальон — с велосипедом и сумкой. Адмирал — с подзорной трубой и секстантом…

— Почему я писал эти автопортреты? — растерянно спросил он.

— Как-то раз я задал тебе тот же самый вопрос. И ты ответил: «Нельзя верить тому, что видишь. Мои картины — не более чем исправление ошибки».

Нарцисс побледнел. Мои картины — не более чем исправление ошибки. Отпечатки его пальцев, найденные в яме на вокзале Сен-Жан… Его присутствие возле тела Цветана Сокова… Неужели он — маньяк-убийца? Такой же мерзавец, как и герои его картин? Помешанный на власти? Равнодушный к людям? Исполненный злобы? И меняющий личину после каждого очередного преступления? Художник-психопат, у которого руки по локоть в крови?

Вдруг его осенило. А не может быть так, что в картинах зашифрована правда о его подлинной личности? Не содержат ли они тайного послания, подсознательно адресованного им самому себе?

— А нельзя ли взглянуть на эти картины? Я имею в виду, на подлинники?

— Их здесь больше нет. Я отправил их в галерею.

— В какую галерею?

— Парижскую. В галерею Вийон-Пернати. Но и там их больше нет.

— Почему?

— Потому что они были проданы! В ноябре прошла выставка. Надо сказать, прошла с большим успехом.