<Середина – вторая половина июня 1935>^[343]

 Дорогой Альфред Людвигович,

посылаю Вам свою поэму с просьбой, если есть у Вас время, а поэма внушает Вам хоть малую долю доверия, – указать, что здесь еще стоит и можно дописать, сократить, исправить. Мне важен Ваш совет, п<отому> ч<то> хочу ее напечатать в Мече, а потом, воспользовавшись набором, издать отдельно. Потому, если займетесь ею – дайте указания скорее, чтобы я еще успел воспользоваться ими. – На днях получил от скитников третий сборник с их подписями, что очень меня тронуло. Передайте им всем мое сердечное спасибо. Пусть их не обижает то, что я написал о книжке – я везде пишу то, что думаю, от чистого сердца. Рецензия эта и еще статья моя о повороте в творчестве Ладинского и Смоленского^[344] будет напечатана в одном № с Вашими статьями^[345]. Так решила ред<акция>^[346]. Я писал, собственно, на нашу тему и не зная Ваших статей – так вышло, что статьи встретились в оценке Смоленского; получилось точно я полемизирую, и мне очень-очень это неприятно. Бога ради не обидьтесь на меня, Альфред Людвигович, – единственно Вас считаю своей поддержкой, и вера, что как-то – мысленно ли или иначе – Вам соучаствую, давала мне последние годы силы писать, искать новую дорогу.

Искренно Ваш

           Л. Гомолицкий.

                                                                                    1.VII. 35.

 Дорогой Альфред Людвигович,

конечно, к «Письмам», как мечтал их видеть я в отдельной книге, пришлось бы много добавить. Но я и предвкушал эти добавления, хотел спровоцировать Вас на них. Тогда достаточно было бы маленькой брошюрки, но она была бы куда значительнее и чреватее последствиями (если можно так выразиться), чем те три выпуска статей в непроработанном виде. Мечтал и предвкушал, п<отому> ч<то> прочувствую какой-то определенный путь рус<ской> новой лит<ерату>ры, а в Вас вижу единственного, кто мог бы дать этим прочувствиям какой-то теоретический фундамент. Поэтому меня огорчило Ваше решение^[347]. Сейчас такой опасный переходный момент, вопрос идет о жизни, и до исторических ли нам моментов. Надо делать, строить вновь, а прошлое пускай хранят архивы. Это материал строительный, не больше... Впрочем, конечно, Вам виднее. Я – задыхаюсь от Адамовича и Ходасевича, от стихонаводнения «Параболы»^[348]. И вот – мечусь – из самосохранения, ища выхода. Поэму писал этим отчаянием. И очень благодарен (избитые слова!) Вам и Иваску – за поддержку. Больше ни от кого не ожидаю, да и не надо. Этого мне достаточно. Иваск от поэмы моей в «восторге»^[349]. Прислал мне большое письмо, в котором разбирает чуть ли не каждую строчку. Он видит моих предков в «архаиках» и начертал такую генеалогическую таблицу моей поэмы:

         наивная                     Золотая                          архаика

глубокомысленная    середина                            плюс

         архаика               архаики              простонародность

––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––

Херасков –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  >

             <  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  Державин

Шихматов           

Ф. Глинка –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  >

                                         Грибоедов >

  Раич                               Кюхельбекер

                  < Тютчев

Соколовский

  Бенедиктов>

                 < В. Иванов

                              Кузмин>

                      О. Мандельштам

                                                       Цветаева

Гронский –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  >

Гомолицкий>

[стрелка указывает устремление из

одной графы в другую]

(Таблица эта заставила меня кое-что перечесть по-новому, кое-что прочесть, чего я не знал – и что вообще не приходит без пользы.)

 С тем, что пишете Вы о моей поэме (за что я Вам очень-очень благодарен), вижу много правды. Конечно, я не претендую на полный, настоящий голос. Если писал и напечатаю и издам, то лишь потому, что чувствую, что не мной это писано, что была со стороны у меня поддержка – невидимая и непобедимая, и что голос мой не мой только. Лучше бы чтобы был полный, но раз нет его – а нужен хотя бы и такой, пока такой, чтобы, м<ожет> б<ыть>, вызвать другой, настоящий. Потому ничего личного, субъективного не издал и не издам по-настоящему – там у меня нет уверенности, что еще кому-то, кроме меня, – нужна... Исправить тут действительно я ничего (кроме мелочей, строчек) не могу. И за отеческое благословение Ваше – большое сыновнее спасибо.

 Смоленский прислал мне письмо (вернее – мы обменялись письмами), в котором пишет о парижских событиях (двух Непримиримостях), о том, что расхождения с Мечом никогда и не было, и предлагает возобновить свое у нас сотрудничество. Ладинский же – 15 июля приезжает в Варшаву и мы с ним, по всей вероятности, встретимся.

 О Мандельштаме у нас никакого писания не собирается. Предполагая, что у Вас нет его книги, посылаю Вам экземпляр, кот<орый> автор прислал Евг<ении> Сем<еновне>, посылаю, конечно, с ее разрешения (конечно, не так официально, – она просила послать и передать поклон и проч.)^[350]. Только когда Вам уже больше книжка не нужна будет, – пришлите ее обратно. Редакцией же для отзыва стихи его получены не были. Заметку об Ужгороде и Ваше объявление^[351] я передал В.В. Бранду. М<ожет> б<ыть>, кто-ниб<удь> и подпишется. «Скит» пришлите^[352], но ручаться за то, что купится, – нельзя. Можем тоже дать объявление в газете. Пока пришлите 5 экз. Ваши приписки передал по назначению – в экспедицию и В.В.Бранду^[353].

 Еще раз большое спасибо, Альфред Людвигович, за Вашу доброту к нам и внимание. Жена просит от себя передать Вам поклон и благодарность. Она сходится с Вами в том, что первая моя поэма была ровнее и проще, а потому понятнее, доступнее (лучше?).

Сердечно Ваш

                                                        Л. Гомолицкий.

На бланке Меча.