. Рассказываю в ней историю своей первой любви – «моей любовью первою был Бог»^[218]. Это – период, когда писалось «Дуновение». Начал писать роман в стихах «Памятник Уединизму» и написал части из книг стихов – «Дом»^[219] и «Жатва»^[220]. Два стих<отворения> из последней были напечатаны в августе в «За свободу!»^[221]. «Дом» – о том, как я завоевываю дом. Все эти три года я работал в землемерном бюро в Остроге, которое было занято измерением города. Начал с простого рабочего, но вскоре заслужил повышение и всё это время проработал чертежником. В семье работал я один, – точнее – зарабатывал. Зарабатывал даже по нашим временам неплохо, если бы не прошлые долги. Отец занимался хозяйством: возделывал огородик, готовил. Мы жили в домике не в центре города, на улице, поросшей травою. Работа летом тяжелая. Весь день без перерыва на ногах под раскаленным солнцем и в дождь. После рабочего дня умоешься, переоденешься, пообедаешь, и уже ни читать, ни думать не хочется – хочется только отдохнуть. И так вот проходят недели... Тоскуешь о самом себе. Потому и писал я сравнительно мало. К тому же давил Острог. В Остроге хорошо отдыхать на каникулы, еще лучше умирать, когда от жизни уже нечего требовать и желать. Я желаю и жить, и делиться своею жизнью с другими. Может быть, если бы около меня или, верней, со мной не было моей Евы, а только старики родители, я имел бы меньше мужества бороться с жизнью. Дом мой не мещанское счастье, а законная для каждого человека крупица личного счастья, инстинкт – божественная трагедия души человеческой и человеческой плоти. До сих пор это только поиски дома, мечты, борьба за него. У меня вторично в жизни любовь и опять она большая – и опять больше трагичная внешне, и уж никак не благоприятная – во вражде с условиями жизни. Видно, я из тех, о ком сказал Гумилев: «а другим жестокая любовь, горькие ответы и вопросы; с желчью смешана, кричит их кровь, слух их жалят злобным звоном осы»^[222]. Нет, не совсем так, конечно, –: внутренне я удовлетворен, дух мой радуется и спокоен, но внешне – это сплошная драма: родители не согласны, а я из тех, кто не пускает никого в свой интимный мир. Все три года – мы... встречались тайно и на людях. Иметь жену и никогда не иметь минуты, чтобы побыть с глазу на глаз, от всех скрываясь. Я хлопотал и писал всюду, чтобы устроиться вне Острога, и наконец решил уехать, не глядя на тяжелое время и на то, что ехать было не на что. Случилось в этом году так, что бюро в Остроге лопнуло. Я поехал во Львов. Во Львове – работал полмесяца у инженера, а когда работа кончилась и к тому же во Львове жить больше было нельзя (черта оседлости для русских), я не вернулся в Острог и приехал в Варшаву, имея в кармане 50 злотых. Тут я живу до сих пор. Было за эти два месяца и так, что не имел крова, но ночевал всё же под крышей по знакомым. Сейчас снимаю угол и сплю за ширмами. Всё время хлопочу, ищу работу. Бывает, что не полнем, но всё же знакомые всегда накормят. Обедаю по двунадесятым праздникам. Ева шлет из Острога письма, пропитанные слезами. Родители сидят без хлеба. А я строю Дом. Но что-то преждевременно заглядываю вперед, и о Жатве у меня уже написано несколько стихотворений. Сейчас я прихворнул. Нынче жар. Вместо того, чтобы идти к одному знакомому, который обещал похлопотать за меня и просил зайти, я лежал весь день и читал Силуэты Айхенвальда. Вошел здесь в Варшаве в Лит<ературное> Содружество. Хочу прочитать свои стихи, чтобы услыхать мнение Философова. Ум его меня очень интересует. Не пользуюсь в полной мере возможностью печататься в За Св<ободу!> – скитания по Варшаве берут много энергии. Здесь Дзевановский, но живет замкнуто и я с ним до сих пор лично не познакомился. Адрес мой Warszawa Leszno 9, m. 6a или Warszawa Poczta Glowna poste restante. Пишите, дорогой Альфред Людвигович. Что делает Скит?

Л. Гомолицкий.

 На днях я получил ответ от Д. Кнута^[223]. Я ставлю его очень высоко. Что думаете о нем?

 9/IX. Всю мою болезнь письмо это пролежало у меня. Сейчас солнечный день и я пойду на почту отправить его. Пишите, дорогой Альфред Людвигович. Поклон Скиту.

    16.4. 33

  Многоуважаемый и дорогой

    Альфред Людвигович,

 мне было очень отрадно снова узнать, что Вы всё еще по-прежнему не забываете обо мне. Эта маленькая книжечка сборника Скита^[224], связь с Вами не оборвалась. Теплотой и сердечностью веет на меня от этого конверта с пражской печатью, написанного Вашей знакомой рукою. Я со своей стороны часто вспоминал о Вас и Ските и о том времени, когда Вы так тепло приняли меня, в сущности, не имея на то больших оснований, так как стихи мои, которыми я дебютировал в Ските, были незрелы и слабы.

 «Скит № 1» очень изящно издан, идея его (хоть и на 20 страницах, но всё же книга – значит что-то реальное – дело) удачна, а содержание его свидетельствует о верной и большой работе над стихом, о бережном отношении к поэзии. Больше всего нравится мне «Звезда Атлантиды» Лебедева. По этому стихотворению мне хочется, как по концу нитки до клубка, добраться до идейного клубка теперешнего Скита. Характерен ли «Ангел + Ундервуд» Лебедева для Скита или это стихотворение случайно? Чем сейчас живет Скит, что его волнует, каковы пути его и какова будничная обстановка работы – вот что мне было бы очень интересно узнать. Могу ли злоупотреблять Вашим ко мне вниманием, могу ли просить Вас написать мне об этом? Очень мне бы хотелось также ближе познакомиться с В. Лебедевым. Кто он, чeм живет, что представляет собою его творчество? С отдельными стихами его я давно уже знаком и с самого начала они расположили меня в пользу их автора. Передайте, пожалуйста, Альфред Людвигович, ему мое желание познакомиться с ним, завязать переписку.

 Посылаю свои новые стихи, чтобы не только на словах, но и на «деле» восстановить нашу связь. Интересно мне было бы услышать Ваше мнение и мнение Скита о них. Если же они найдут у Вас отклик, – имею смелость предложить их для следующего сборника Скита.

Искренне уважающий Вас

   Л. Гомолицкий.

Мой адрес: ред. «Молва», Warszawa, Chocimska 35;

или: «Rosyjski Komitet Spoleczny»

Warszawa, Podwale 5.

                                                                16-6-33

 Милостивый Государь, г. Лев Гомолицкий!

 Вы – автор и знаете, какие чувства могли возбудить Ваши слова у автора «Страны Прометея». Вероятно, тут не может идти речь о благодарности. Но я не могу отказать себе в желании сказать Вам о той великой радости, которую Вы подарили мне. Ваш отзыв не первый, появившийся в русской печати (два отзыва были в Шанхае, один в Харбине и один в Праге – хотя в Праге два печатных органа периодических и несколько непериодических). Тем не менее, я должен считать Ваш отзыв первым – по силе проникновения в вещь и по изобразительности ее свойств...^[225] Быть может, Вам интересно будет узнать, что свою книгу я написал в 1930 году и тотчас продал право на печатание ее перевода на чешский язык издательству Квасничка и Гампль. Ввиду кризиса книга вышла только 1 февраля с.г. Мои поиски русского издательства в Европе не увенчались успехом, как потому, что у меня нет ни имени, ни связей; так и потому еще, что я принадлежу к сторонникам евразийского течения. Но не к той части евразийского течения, которое в 1928/29 гг. занялась самоликвидацией этого «третьего максимализма русской революции» и сблизилась