Петропавловский был ярким представителем нового поколения командиров нашей армии, взращенных Октябрем, закаленных гражданской войной, командиров, уже понявших и прочувствовавших истину, скрытую для их предшественников: будущая война будет войной небывало технически оснащенной.

Петропавловский, можно сказать, вырос в армии: его отец был полковым священником. В разгар первой мировой войны окончил он Суворовский кадетский корпус в Варшаве, ускоренно прошел курс артиллерийских наук в Константиновском училище и 17-летним подпоручиком уже командовал на фронте зенитной батареей. Позднее он говорил жене: «В царской армии я служил, в царской, но не в белой».

Революцию Борис Сергеевич встретил восторженно, и в час, когда надо было решать, с кем идти, он ни секунды не раздумывал – сначала был секретарем исполкома в Новом Торжке, потом стал красным командиром. 28 декабря 1920 года Борис Сергеевич вступил в партию большевиков. Он воевал на юге, освобождал от белых Грузию, подавлял дашнаков и мятежников в Зангезуре, дважды был ранен. Среди грузин у него было много друзей, и с будущей женой – Катеваной Ивановной – познакомился он тоже в Грузии. Недавно я был у нее в гостях, в маленькой квартире на юго-западе Москвы, и она показывала мне фотографии Бориса Сергеевича и читала его письма. С фотографий смотрел на меня высокий, атлетически сложенный блондин, с лицом, может быть, несколько грубоватым, но красивым мощной мужской красотой, медальным. Он действительно был атлет, спортсмен. В. П. Глушко вспоминает: «На всесоюзных армейских состязаниях по гимнастике он занял второе место. И то только потому второе место, что лишний раз перекрутил на турнике «солнце»…»

Тем неожиданнее была его трагическая смерть: на испытательном полигоне разгоряченный он лег на землю, простудился и буквально в считанные недели сгорел в скоротечной горловой чахотке. Было ему только 35 лет.

За короткий срок работы в ГДЛ – меньше пяти лет – Петропавловский успел сделать очень много. Это был прирожденный практик: идеи свои он торопился тут же, немедленно воплотить в металл. Главной своей задачей считал он создание легкого, мобильного оружия для армии и был в этом прямым идейным наследником генерала Константинова и Тихомирова. Прежде всего он предложил отказаться от тяжелого миномета и запускать ракеты с легкого станка. Но пороховые ракеты, с которых он начал, не заслоняли перед ним перспектив других интересных работ лаборатории. Вообще это ценное качество: не замыкаться в узком круге своих интересов, а для руководителя – качество необходимое.

Он подписывался: «артиллерийский инженер Петропавловский», подчеркивая этим свою приверженность любимому роду войск, хотя сам занимался не только твердотопливными ракетными снарядами, считая, однако, что «основной задачей при разработке ракетной проблемы является задача создания мощного и надежно действующего ракетного мотора на жидком топливе… Ракетный мотор на жидком топливе – это мотор современной, наиболее передовой техники».

Для такого признания нужно мужество особого сорта. Ведь из таких слов получается, что сам он, руководитель коллектива, занимается решением не основной задачи ракетной техники, что его работы – не на вершине технического прогресса. Это был смелый человек и в бою, и в словах, и в поступках. Смело говорил, что думает, смело действовал. И смелость эта была прежде всего от убежденности в своей правоте. Не боялся критики, не боялся, что «подсидят», смотрел людям прямо в глаза, потому что честно и самоотверженно делал свое дело, дело любимое, нужное стране и народу. Не в газете, а в интимных письмах жене он писал: «Я очень увлекаюсь своей работой, это то, что мне больше всего по душе: экспериментально-научная работа», «По-прежнему я много занят. Работа меня чрезвычайно интересует, и я ей отдаю все свободное время…», «За весь декабрь я был свободен только один день», «Мне удалось открыть нечто новое, которое я подтвердил опытом, что внесло целый переворот во всю нашу работу. Я этим страшно увлечен, вечерами и лежа утром в постели, обдумываю план работы на следующий день».

Катевана Ивановна показывает мне фотографию: Борис Сергеевич снят на фоне кирпичной стены. Рядом с ним – какая-то странная конструкция, но сразу понимаешь, что это оружие: приклад, ствол с сошками. Похоже на ручной пулемет, но ствол много толще и весь в отверстиях. Название ему тогда еще не придумали. Борис Сергеевич не успел закончить эту работу. Лет через десять немцы назовут подобную установку «фаустпатроном», а американцы – «базукой».

Под непосредственным руководством Петропавловского разрабатывались ракетные снаряды на бездымном порохе калибром 82 и 132 миллиметра и крупные дальнобойные снаряды весом 118 и 500 килограммов, жидкостные ракетные двигатели и ракеты с ними. Проводились испытания по применению ракетного оружия в истребительной и бомбардировочной авиации. Отрабатывались пороховые ускорители для самолетов – о них я уже говорил раньше. Одновременно конструировались, строились и испытывались зажигательные, осветительные, сигнальные, трассирующие ракетные снаряды и даже агитационные ракеты, начиненные листовками. За пять лет – с 1928 по 1933 год – маленькая лаборатория с 10 сотрудниками превратилась в исследовательский центр, в котором трудилось 200 специалистов.

В одном из писем в декабре 1929 года Петропавловский писал: «Нас два человека инженеров. И для поддержания темпов работы нужно все время быть на работе». Вторым был Лангемак, заместитель Петропавловского. Георгий Эрихович тоже был кадровым офицером, тоже окончил академию, но на этом общее у них с Борисом Сергеевичем, очевидно, кончается: очень это были разные, непохожие друг на друга люди.

В юности елисаветградский [33] гимназист Георгий Лангемак, сын немца и швейцарки, принявших русское подданство, собирался идти по стопам отца: заниматься иностранными языками. И в Петроградский университет поступил он на филологический факультет, собираясь изучать японские иероглифы. Но изучить не успел: осенью 1916 года его призвали в армию и вскоре студент превратился в артиллериста. В Ораниенбаумской школе морских прапорщиков вместе с ним учился будущий советский писатель Александр Малышкин. Таким он запомнил своего товарища в момент жеребьевки места службы: «Вторым подошел Лангемак, взводный четвертой юнкерской роты. Его женственное лицо силача, лихого строевика опахнулось бледностью. Он вытащил один из сотых номеров. Выбирать было нечего: Лангемаку оставалась Балтика». Но тогда повоевать молодому прапорщику не пришлось. После демобилизации он поступил в Одесский университет, но с учебой опять ничего не получилось, время было такое, что в аудитории не высидишь: в апреле 1919 года Лангемак уходит добровольцем в Красную Армию и снова оказывается на Балтике, в Кронштадте. И тут выяснилось, что недоучившийся филолог обладал выдающимися военными талантами. От командира батареи он быстро вырос до заместителя начальника артиллерии всей крепости. А было ему тогда 23 года. В 1921 году в Кронштадте вспыхнул контрреволюционный мятеж. Лангемак был арестован, сидел в тюрьме. Расстрелять его не успели: мятеж был подавлен, Георгий Эрихович освобожден. Из армии он попал в академию, из академии в ГДЛ – вот и вся биография.

Есть редкая категория людей талантливых вообще. Лангемак был таким человеком. Если бы он занялся японской филологией, у нас, возможно, был бы второй академик Конрад. [34] Рассудительный, неторопливый, умный, ироничный человек. Никогда ни на кого не повышал голоса, а если был недоволен – острил. Его точных и метких колкостей боялись больше, чем самых разгромных приказов по лаборатории. В работе он был тщательно организован, не допускал никакой приблизительности в опытах, и если уж он подписывал протокол об эксперименте или техническую рекомендацию, то можно было не сомневаться, что все цифры там проверены, потом перепроверены, а потом еще раз пересчитаны на всякий случай. Профессор Тихонравов рассказывал: «В нем поражала его внутренняя культура, знания, эрудиция как в технике, так и в гуманитарных науках. С ним было чрезвычайно приятно разговаривать». Профессор Победоносцев вспоминал, как Георгий