— Хотели было вывести весь дивизион, но нашелся предатель, поэтому прибыл только расчет одной батареи. Только вы не подумайте, что другие словаки — ваши враги, — торопливо добавил он. — Мы на своей спине узнали, что такое фашизм, и давно хотели уйти к партизанам. Перейдут к вам и остальные… А теперь будем вместе бить гитлеровцев, — твердо закончил он.
— Будем, — подтвердил я и крепко пожал ему руку.
На другой день по указанию горкома партии Машков вместе с Рудольфом написали воззвание к солдатам словацкого дивизиона. Отпечатанные воззвания Мурашко отнес в город. Через Врублевскую их распространили среди солдат. Однако немцы после перехода к партизанам батарейного расчета увезли куда-то остальных словаков.
Из Озеричино вернулся Чернов и принес почту, свежие номера националистических газет «Раніца» и «Беларуская газета». Между газетами я нашел конверт. На нем было написано «Рудольфу Зайцу».
— Откуда это? — спросил я Чернова.
— Хадыка сказал, что кто-то ему в деревне передал, — несколько удивленно ответил Чернов и вышел из землянки.
Я осторожно раскрыл конверт. Внутри была маленькая записка.
— Что там? — спросил Лещеня. Я прочел вслух:
— «Господин Рудольф!
Уже прошло немало времени, как вы устроились у партизан.
Мы думаем, что вы умный человек и успели заслужить у них доверие. Советуем действовать, пока вас не разоблачили. Быстро уничтожайте штаб отряда и возвращайтесь обратно. С.».
— Скорее всего провокация, но проверить нужно, — сказал я.
Лещеня взял у меня письмо, внимательно осмотрел его и улыбнулся:
— Выдумка СД. — Он бросил бумажку на стол.
Я все же решил устроить маленькое испытание словакам. Вложил записку в другой конверт, аккуратно заклеил и, позвав Чернова, велел ему отдать письмо Рудольфу.
Спустя некоторое время в землянку вошел побледневший Рудольф. Он осмотрелся и, видя, что мы с Лещеней одни, проговорил:
— Ну и сволочи! Только фашист может так пакостно придумать. Вот! — Он подал мне знакомый конверт.
Я в присутствии Рудольфа принялся внимательно читать письмо. Ко мне подошел Лещеня. Потом мы оба подняли глаза на Рудольфа. Он был взволнован.
— Фашистам не по душе, что мы вместе с вами воюем, — блеснул глазами Рудольф.
— А товарищам своим вы показывали? — спросил, Лещеня.
— Нет, хотел раньше с вами посоветоваться, — ответил Рудольф.
— И не показывайте, — посоветовал я.
— Разрешите нам сегодня пойти на железную дорогу, мы еще раз покажем фашистам, кто мы такие, — нахмурился Рудольф.
Мы разрешили.
Словак вышел, а я позвал Андрея Ларионова и спросил о новых товарищах.
— С ними в огонь и в воду пойду, — горячо похвалил словаков Андрей. — Верные друзья.
— А вот посмотри-ка на это! — Я постарался принять недоверчивый вид и подал ему письмо.
Ларионов быстро пробежал записку и возмущенно посмотрел на нас.
— Не верю! — твердо сказал он. — В последний раз, когда мы были на железной дороге, нарвались на засаду. Я шел впереди. Все залегли и прикрыли меня огнем, а Рудольф, думая, что я ранен, подполз ко мне… Предатель этого никогда бы не сделал.
— А теперь, после этого письма, пойдешь с ними на железную дорогу? — спросил Лещеня.
— Пойду.
Я разыскал комиссара и все ему рассказал. Мы решили направить Ларионова вместе со словаками на задание.
Приближался 1944 год. Стали обсуждать новогодний номер газеты. В нем предстояло рассказать о великих победах Красной Армии на всех фронтах, о героическом труде рабочих и колхозников, о мужественной борьбе советского народа в тылу врага.
— Нужно написать и о славных походах партизан, — предложил Сакевич.
— А не будет ли это нескромным? — усомнился комиссар.
— Какая же тут нескромность. Напишем о совершенных в Минске диверсиях и о результатах боевой деятельности партизан. Пусть народ знает о нас, это будет его воодушевлять, — охотно поддержал редактора Машков.
— И прежде всего напишем о наших подрывниках, — закончил Лещеня.
На следующий день мы внимательно просмотрели журнал боевых действий отряда. В журнал мы записывали точные, проверенные результаты боевой деятельности отряда и сообщали затем в Москву.
Теперь, подсчитав все данные, мы сами удивились. За двадцать месяцев пребывания в тылу противника нашими подрывниками только одних вражеских эшелонов было пущено под откос более ста. А сколько за это время убито гитлеровских оккупантов, скольким советским людям, страдающим на временно оккупированной территории, вселили надежду, укрепили в них веру в скорое освобождение от фашистского ига!
Написав статью, мы отдали ее редактору.
Уже все было отпечатано, когда с железной дороги возвратился со словаками Ларионов.
— Два эшелона спущено, — едва перешагнув порог землянки, весело отрапортовал он.
— Вот и пиши тут статьи!.. Только закончили — и уже устарела, — улыбнулся комиссар.
— Как словаки? — прежде всего спросил я Ларионова.
— Одно горе, — ответил он.
— Что такое? — насторожился Родин.
— Рудольф идет напролом, не обращая внимания ни на какую опасность, и его нельзя удержать.
— Подробнее расскажи, — попросил я Андрея.
— Подошли к полотну, — начал он, — произвели разведку. Узнали, что последние дни поезда идут очень медленно, зато впереди них платформы с песком не пускают. Мы решили поставить мину нажимного действия.
Часовые ходили один от другого на расстоянии двухсот метров. К рельсам нужно было ползти по- черепашьи. В первый раз Рудольф благополучно заложил мину, и эшелон взорвался.
День просидели в кустах, а вечером опять подошли к полотну. Там постоянно сверкали электрические фонарики патрулей и охранников. Подойти незамеченными было невозможно.
Мы тихо лежали. С запада раздался гудок паровоза. Когда эшелон находился недалеко, Рудольф схватил мину и пополз вперед. Я попытался удержать его за ногу, он ловко выскользнул. Эшелон приближался. Внезапно Рудольф поднялся во весь рост и бегом пустился к насыпи. Его заметили часовые и открыли огонь. Тогда мы тоже начали стрелять по немцам, прикрывая Рудольфа. А он был уже на полотне; наклонившись, быстро заложил заряд и под обстрелом бросился назад. Лишь только он успел отбежать, как паровоз наскочил на мину, раздался взрыв и воздушной волной Рудольфа свалило с ног. Мы подбежали к нему и отнесли к своим. Затем стали отходить. Вот, собственно, и все подробности, — закончил Ларионов.
Я попросил Андрея позвать Рудольфа. Тот вошел в землянку и стал «смирно». Мы все поздравили его с успехом. Потом предложили ему присесть, закурили.
— Недоволен я вами, Рудольф, — сказал я между двумя затяжками.
— Почему? — с изумлением посмотрел он на меня.
— Зачем лезли прямо под обстрел? — строго спросил я.
— Иначе нельзя было заложить мину, — повел он плечами.
— Неправда. Вам не дает покоя грязная записка СД, и вы таким путем хотите доказать, что вы не предатель.
— Отчасти вы правы, — признался он. — Но ведь фашистов все равно нужно уничтожать.
