том, что в моей власти и что могу делать и делаю по мере сил, а именно, по завету Христа, любить бога и ближнего. Любить бога — значит: любить совершенство добра и к нему сколько можешь приближаться. Любить ближнего — значит: одинаково любить всех людей, как братьев и сестер своих. Вот к этому?то самому и к одному этому я стремлюсь. И так как, хотя плохо, но понемножку приближаюсь к этому, то и не скорблю, а только радуюсь.

Спрашиваешь еще, что если радуюсь, то чему радуюсь и какую ожидаю радость. Радуюсь тому, что могу исполнить, по мере своих сил, заданный мне от Хозяина урок: работать для установления того царства божия, к которому мы все стремимся»^[149].

Лев Николаевич получил письмо от известного английского драматурга Бернарда Шоу. На конверте этого письма Толстой сделал пометку: «умное — глупое». В письме своем Шоу остроумничает на темы о боге, о душе и т. п. Лев Николаевич не мог не отнестись отрицательно к этому легкому тону при обсуждении столь важных вопросов, о чем он резко и прямо и заявил в своем ответе английскому писателю, продиктованном мне утром же, на террасе^[150].

Я просил у Льва Николаевича позволения написать от себя несколько слов в ответ на одно письмо, оставленное им без ответа, — наивное, но хорошее письмо, с просьбой о высылке денег для покупки фотографического аппарата.

— Сделаете доброе дело, — ответил Лев Николаевич. — Хорошее письмо, но как деньги, так это меня расхолаживает и руки опускаются.

Вечером за столом упомянули о ком?то, кажется об И. И. Горбунове, что он судится по политическому делу.

— Ныне всякий порядочный человек судится, — сказал Лев Николаевич. — Это как Хирьяков пишет: «Я не достоин этой чести, но принимаю это авансом».

Был сельский учитель Василий Петрович Мазурин, сочувствующий взглядам Льва Николаевича. Он ему очень понравился.

— Все те же нравственные вопросы, — говорил мне о нем Лев Николаевич: — воспитание детей, целомудрие. Как возникнет один, так за ним поднимаются все другие, по таким расходящимся радиусам…

Сегодня Лев Николаевич нехорош здоровьем. Не завтракал и не хотел ехать верхом. Но потом позвал меня.

— Притворюсь, что будто бы хочу сделать вам удовольствие, — улыбнулся он, успев, видимо, заметить, что езжу я с ним охотно.

Перед этим предлагали ему разные лекарства, но, оказывается, болезнь его (печень, желудок) настолько застарелая, что обычные лекарства уже не производят своего действия.

— Ничего, ближе к смерти, — говорил Лев Николаевич и добавил: — Видишь, как недействительны все эти внешние средства.

Поехали в Телятинки. Проезжая Ясную, Лев Николаевич остановился у одной избы на выезде.

— Где Курносенковы живут?

— Здесь, кормилец, — ответила баба.

— Это тебе Александра Львовна помогает?

— Так точно.

— Так вот на, она велела тебе передать! — И Лев Николаевич дал бабе денег.

Поклоны и благодарности.

— Ну что, муж?то все хворает?

— Хворает.

— Ну, прощай!

— Прощайте, ваше сиятельство! Покорнейше вас благодарим!

Подъезжаем к следующей избе. У порога сидит, пригорюнившись, баба. Поднимается, идет к лошади и тоже просит помощи.

— Ты чья?

— Курносенкова.

— Как Курносенкова! Я сейчас Курносенковой подал.

— Нет, та не Курносенкова, та такая?то, — и баба называет другую фамилию.

Лев Николаевич поворачивает лошадь к первой избе. Баба, получившая деньги, продолжает настаивать, что она тоже Курносенкова, но сознается, что Александра Львовна помогает не ей, а ее соседке.

Лев Николаевич просит ее вынести назад деньги, что баба и исполняет охотно, весело улыбаясь, видимо на самое себя. Деньги передаются «настоящей» Курносенковой.

Лев Николаевич едет дальше, опечаленный всей историей и тем, что пришлось у бабы брать деньги обратно.

Позади идут две другие бабы и переговариваются о тех, с которыми мы имели дело.

— Что вы, бабы? — поворачивает к ним лошадь Лев Николаевич.

Те начинают ругать и настоящую Курносенкову, и выдавшую себя за нее. А идут обе в деревню Кочаки, где есть церковь, потому что говеют.

— Нехорошо, — говорит, отъехав немного, Лев Николаевич, — вот уже и зависть, а та хотела обмануть. Это понятно. С одной стороны, нужда, с другой — вот это развращение, церковь.

И он показал рукой в сторону Кочаков, где находится приходская церковь. Я заметил, что все?таки в народе больше положительных черт, чем отрицательных. В доказательство привел те письма от простых людей, которые получает Лев Николаевич. По письмам этим я впервые узнал ясно, что такое народ и, в частности, русский народ, что за люди в нем есть и какие могучие духовные силы в нем скрываются.

— Еще бы, еще бы! — согласился Лев Николаевич и вспомнил сегодняшнего учителя, человека из трудовой среды. — Ведь откуда берется! — говорил он.

— Вот вы говорите, — сказал Лев Николаевич затем, — что есть люди, которые самостоятельно освобождаются от церковного обмана. Но среди них есть такие, которые все отрицают, а основания у которых остаются все?таки церковные. Вот я сегодня имел письмо от одного такого материалиста… К ним принадлежит и Бернард Шоу. Отрицая бога, он полемизирует с понятиями личного бога, бога — творца. Рассуждают так, что если бог сотворил все, то он и зло сотворил и т. п. Постановка вопроса — церковная. Влияние церкви тут несомненно. Ведь в религии буддистов, конфуцианцев отсутствуют понятия бога- творца, рая, загробного блаженства; для них эти вопросы не существуют. А у нас есть.

В Телятинках Лев Николаевич зашел в дом Чертковых и посидел некоторое время с друзьями. Поехав назад, мы хотели было пробраться в красивый еловый лесок за деревней, но не могли переехать через ров, Кочак, и через канаву, которой окопана находящаяся здесь помещичья усадьба. Тогда отправились опять по дороге.

Сидя на лошади, я прочел полученное мною в Телятинках письмо от неоднократно уже упоминавшегося мною в дневнике студента М. Скипетрова, знакомого Льва Николаевича. Письмо затрагивало интересовавший меня вопрос — о взаимоотношении духовного и телесного начала в человеке и о возможности гармонического объединения этих начал в жизни и деятельности человека. Я ни разу не собрался предложить об этом прямо вопрос Льву Николаевичу, хотя мнение его мне, разумеется, было бы интересно узнать. Теперь представился повод и удобный случай к этому…

Я догнал Льва Николаевича на своей лошадке, сообщил о получении письма от Скипетрова и попросил позволения поделиться содержанием этого письма:

«Они, — писал Скипетров о Сереже Булыгине и еще об одном из наших друзей, — живут только для бога. Этому я не завидую и к этому не стремлюсь… Моя жизнь должна быть равнодействующей между животной и божеской… Человек должен быть одна прекрасная гармония».

— Как я всегда это говорил, — сказал Лев Николаевич, прослушав меня, — так и теперь скажу, что главная цель человеческой жизни, побуждение ее, есть стремление к благу. Жизнью для тела благо не достигается, жизнь для тела доставляет страдания. Благо достигается жизнью для духа.

Я указал, между прочим, на то, что в своем письме Скипетров стремится везде вместо слова «бог»