отличался сообразительностью и из слов всесильного Скелтона сделал совершенно пра­вильный вывод — генерал хочет, чтобы Эд был первым летчиком, который проникнет в глубь территории русских. Почему именно Эд, Кука меньше всего интересовало. Он должен убедить Эда пойти на это рискованное предприятие.

—   Присаживайтесь, капитан Дженикс,— ска­зал он, явно подражая генералу Скелтону.

—   К чему такая официальность, Том?

—   Я больше не Том, а ваш непосредственный начальник, наделенный особыми полномочиями.

—   Ах вот как! Вы были у Скелтона?

—   Да, я только что от него.

—   Понимаю и поздравляю. Так чего же хочет от меня мой непосредственный начальник?

Кук усмехнулся:

—   Вот что, Эд, дружище. Дело совершенно секретное. Даже от старика. Понимаешь?' Старик не должен ничего знать, иначе он воспротивится. Дело пахнет крупными деньгами.

При последних словах глаза Эда блеснули:

—   Можешь не беспокоиться. Тебе известны мои взаимоотношения со стариком. Он дьяволь­ски скуп, скуп, как все старики. Каждый доллар из него приходится выжимать. Ты знаешь, что я проиграл всю наличность Гулду и теперь сижу на мели. Я даже подумывал, не попросить ли у тебя взаймы.

—   Зачем же? Ты сам можешь легко, зарабо­тать восемьсот долларов, а то и больше. А может быть, тебя даже повысят в звании, если все сой­дет благополучно.

—   Говори. Я согласен на все!..

Мичман Ситников захлопнул дверь аппарат­ной и поднялся на вышку. Обожженное ветрами и морозами угловатое лицо его выражало тре­вогу. Взгляд сощуренных черных глаз был при­стальным, жестким.

—   Три часа... Пора бы им вернуться...— про­говорил он негромко. Из холодных просторов Арктики стеной наползал туман. Красное ночное солнце, спрятавшись в белесой дымке, светило тускло. Над домиком нависала молчаливая гро­мада хребта. И там, на перевале, было пустын­но. Сколько ни всматривайся — ни единой тем­ной точки.

Да, прошло уже три часа, а группа Печникова все еще не вернулась. Какая трагедия разыгра­лась в безлюдной холодной тундре? Мичман был умудрен жизненным опытом и привык взвеши­вать каждое свое слово, каждый свой поступок, а сейчас ему начинало казаться, что он послал мало людей на выручку старого Тэмгэна.

Кто те, неизвестные, напавшие на охотника? Рультынэ так и не успела ничего сообщить тол­ком. Она лишь упомянула имя Чимнэ. Странно. И что вообще под всем этим кроется?.. Обо всем Ситников, разумеется, донес на «большую зем­лю», и действия его одобрили. И все-таки... По­чему завязалась перестрелка? Что произошло с группой Печникова?

Пора было принимать новое решение. Ситни­ков тяжело вздохнул и снова спустился в аппа­ратную. Он уселся на раскладной табурет и за­думался. Ему представилось, что группа Печникова отбивается от наседавших бандитов, неиз­вестно как появившихся в этих местах. Вот они, его подчиненные, изможденные и измученные, об­ливаясь кровью, ползут по снегу. А возможно, и в живых-то никого уже нет...

Нарисовав себе такую картину, мичман даже глухо застонал, вскочил с табурета и стал рас­хаживать по комнате. Кого послать на помощь Печникову?..

— Наши возвращаются!

Без полушубка и шапки Ситников кинулся во двор. С перевала спускалась собачья упряжка, за ней шагали люди. От каждой фигурки тяну­лась длинная, слабо очерченная тень. Вот уже можно уловить поскрипывание нарты, стянутой сыромятными ремешками. Кого это ведут под руки?

Наконец вся процессия остановилась у крыль­ца. На нарте лежал старый Тэмгэн. Дыхание со свистом вырывалось из его горла, глаза были закрыты. Матрос Терюшин поддерживал Про­хорова. Необычайная бледность покрывала ще­ки Ивана, рукав ватника был в крови. На свя­занных лыжах был уложен большой ярко-жел­той окраски сундук. Но не это привлекло внима­ние мичмана. Он угрюмо разглядывал двух не­ знакомцев, руки которых были скручены рем­нями.

Один из них — дюжий рыжеволосый мужчина с квадратным лицом и жесткой линией рта — спокойно и даже с каким-то вызовом разгляды­вал Ситникова, другой — белокурый, худоща­вый, бледнолицый — стоял понурив голову, как- то съежившись.

—   Этот меньшой и пырнул Прохорова но­жом,— сказал Печников.— Двух нарушителей товарищ Тэмгэн ухлопал, отстреливаясь. Был еще один, вроде чукча или эскимос — не разбе­решь, так тот удрал. А эти прикрывали его от­ход. До последнего держались, мерзавцы!..

Печников был красный от возбуждения, в зрачках его серых глаз вспыхивали недобрые огоньки.

—   Ладно. Разберемся. Товарищам Тэмгэну и Прохорову оказать первую помощь! Задержан­ных — в угловую комнату! Выставить часового!— распорядился мичман.— Сундук в склад!

В угловой комнате было холодно, и рыжий сразу же потребовал, чтобы их перевели в теп­лое помещение и накормили.

—   Ну и нахалы! — задыхался от злости Те рю­шки.— Будь моя власть — угостил бы я вас чем  ворота подпирают... Мистеры-твистеры...

Ситников о всех событиях доложил в базу. Вскоре была получена ответная радиограмма. В ней сообщалось, что к наблюдательному посту вышел катер с пограничниками. Командиру по­ста предписывалось не принимать никаких мер для поимки ускользнувшего человека. Остава­лось только ждать. Катер будет не раньше чем часа через четыре.

Сундук и парашюты перенесли в склад. Поме­щение опечатали и выставили у дверей часового.

—  А что в том сундуке? — полюбопытствовал Терюшин. Мичман сердито сузил глаза:

—   В наши функции не входит интересоваться такими вещами. Вот прибудут пограничники... Идите на отдых, товарищ Терюшин!

Конечно, мичману и самому хотелось узнать, что в том сундуке, но он решил не открывать его.

Для него было ясно одно: находка эта иностран­ного происхождения. Тэмгэн и Рультынэ, по-ви­ димому, случайно наткнулись на сундук и, сами того не подозревая, помешали шпионам. Можно было бы допросить задержанных, но Ситников здраво рассудил, что следственные органы сде­лают это лучше него. Сейчас самое важное — дождаться катера, а тогда можно будет вздох­нуть облегченно. Мичман не любил никаких про­исшествий: они вселяли дух беспокойства, меша­ли службе.

Очень тревожило состояние старого Тэмгэна. Охотник потерял много крови. Пуля угодила ему в левое предплечье, другая засела в пояснице. Санинструктор Глушаков только разводил рука­ми: дескать, здесь мое искусство бессильно, нуж­но ждать врача. Рультынэ сидела у изголовья деда и прислушивалась к его дыханию. В ее больших черных глазах была беспокойная грусть. Прохоров здоровой рукой гладил ее по волосам и негромко говорил:

— Ничего, ничего, Рультынэ, все обойдется хо­рошо. Вот увидишь, все образуется. Помнишь, дед рассказывал, как он побывал в лапах у мед­ведя?..

Рультынэ молчала. Она понимала, что если ка­тер с врачом задержится по каким-либо обстоя­ тельствам, то ее дед умрет.

Нет, не так она представляла себе встречу с Иваном. Ей казалось, что они встретятся обяза­тельно на берегу моря, Иван возьмет ее за руку, и они, оба веселые, раскрасневшиеся, будут пе­репрыгивать с камня на камень. А потом оста­новятся, серьезно взглянут в глаза друг другу, и внезапно забьется сердце сладко и тревожно... И он все скажет…

А теперь даже присутствие любимого человека не радует ее, хочется плакать.

...Часы тянулись томительно медленно. В аппа­ратной было жарко натоплено, и Ситникова не­ вольно клонило ко сну. Сейчас, когда закончил­ся день, наполненный разными треволнениями, можно было