как правило, в организме отсутствует.

— И сколько же яда попало в его организм?

— Понимаете, это невозможно определить. Может быть, всего пять сотых грамма, а возможно, и все двадцать. Сугубо предположительно скажу, что, очевидно, он получил Дозу от восьми до десяти сотых. По словам Джеймса, Бентли не очень сильно рвало, как можно было бы ожидать, а это и указывает на сравнительно небольшую дозу.

— А смертельная — это три грамма?

— Да, от двух с половиной до трех. Обычно смертельной считают два с половиной, но для Бентли, наверное, этого было бы чересчур много.

— Почему же?

— Он был довольно тщедушен. Ниже среднего роста, деликатного сложения, с недоразвитой мускулатурой, одним словом, по общему мнению, хилый человек.

— И, как я понимаю, очень носился со своим здоровьем?

— Совершенно верно. Был одним из тех пациентов, которые всегда бесят врачей (у меня тоже такие есть). Они думают, что лучше всех разбираются в собственных болезнях, а также больше смыслят в лекарствах, чем они. Просто невозможные люди. Из слов Джеймса можно было понять, что Бентли — один из самых крайних представителей подобного племени.

— Да? А в чем это проявлялось?

— Знаете, таким людям выписываешь рецепт, а потом выясняется, что предписание не выполнено, потому что больной уже сам назначил себе лечение, еще до визита к врачу, и оно никак не согласуется с тем, что назначено. Тогда врач выписывает другое лекарство, а пациент идет в аптеку и покупает опять нечто прямо противоположное, считая, будто оно подходит ему больше. Безнадежная ситуация! Бентли был именно таким сумасшедшим. Принимал разные лекарства от зари до зари и пребывал в дурном настроении, если не накачивал себя разными снадобьями.

— Вы хотите сказать, что он употреблял и наркотики? Морфий или что-нибудь в этом роде?

— Господи, да нет, конечно. Ничего искусственно возбуждающего и вредного для здоровья он не принимал. Я просто хотел сказать, что главной радостью жизни для него было превращать свой желудок в маленький лекарственный склад.

— Так, значит, чтобы прикончить его, большого количества мышьяка не потребовалось бы?

— Вот именно. У него был очень чувствительный желудок. Можно сказать, у него от природы была предрасположенность к гастроэнтериту. Как раз поэтому, если помните, Джеймс, когда его вызвали к Бентли на следующее утро после пикника, с такой уверенностью и диагностировал гастроэнтерит. Никаких разговоров о мышьяке тогда разумеется и не возникало.

— Ах да, вот об этом я тоже хотел вас спросить. Вернее, о двух вещах. Во-первых, почему доктор Джеймс диагностировал острую диспепсию? Вы частично на этот вопрос ответили, но не было ли других причин для такого заключения? И не съел ли Бентли во время пикника чего-нибудь неподходящего? Вы не знаете?

— Господи, — улыбнулся доктор Пьюрфой, — да вы устраиваете мне допрос с пристрастием!

— Неужели я настолько невежлив? — спросил обеспокоенный Роджер. — Как по-твоему, Алек?

— Да не больше чем обычно, — пробурчал сей джентльмен.

— Нет-нет! — запротестовал доктор. — Я лишь пошутил.

— И все-таки, наверное, я действительно атаковал вас чересчур ретиво, засмеялся Роджер. — Дело в том, что, как вы уже, конечно, поняли, я питаю чрезвычайный интерес к этому делу.

— Я вас нисколько не осуждаю. Это очень интересное дело, хотя совершенно ясное. И если я могу рассказать вам еще что-нибудь стоящее внимания, то буду чрезвычайно рад. Мы с Джеймсом старые приятели, и я знаю о его участии в этом деле почти столько же, сколько он сам.

— Что ж, я, признаться, был бы вам страшно обязан. Так как же обстоит дело с пикником?

— Но Бентли почти ничего не ел такого, что имело бы последствием острую диспепсию. На него больше повлияли погодные условия. День был весьма прохладный, а Бентли ехал в открытой машине без плаща. Вдобавок потом он сидел на сырой траве. Для человека с его здоровьем этих двух причин достаточно, чтобы простудиться, а простуда вызвала симптомы, на основании которых Джеймс и поставил свой диагноз.

— Но теперь вы считаете, что доктор Джеймс ошибся?

— Несомненно. Джеймс и сам это говорит. Плохое самочувствие после пикника определенно было результатом первой данной ему порции мышьяка.

— Понимаю, но в связи с этим возникает второй вопрос, который я вам хотел задать. Почему все-таки медицина так решительно утверждает, будто плохое самочувствие пациента было вызвано мышьяком?

— Понимаете, отравление мышьяком может быть двух видов — хроническое или острое. Хроническое вызывается принятием очень небольших доз в течение какого-то периода. Яд в таком случае накапливается постепенно и действует не сразу. Острое отравление происходит вследствие принятия смертельной дозы. А данный случай, как доказано, есть результат обоих этих методов.

— Наличие мышьяка в волосах, ногтях и коже доказывает, что мышьяк стал поступать в его организм по крайней мере за две недели до смерти, — быстро вставил Роджер.

— Да вы об этом знаете столько же, сколько я, — воскликнул доктор.

— Я немного занимался исследованием этого дела, по-детски наслаждаясь своим триумфом, признался Роджер. — Да, я тоже так считаю, но просто хотел проверить свои выводы. А теперь еще одно. Я часто отмечал, читая газетные отчеты по делам об отравлениях, что защита почти всегда отстаивает ту позицию, будто скончавшийся умер не от воздействия яда, а от естественных причин — и это несмотря на такой неудобный момент, как присутствие яда в теле скончавшегося. Более того, она, по-видимому, всегда может найти экспертов, которые поддержат ее позицию. Как вы думаете, может такое произойти и в данном случае? Конечно, мы еще не знаем, на что способны адвокаты миссис Бентли, но, предположим, события будут развиваться на этому пути? Вы не считаете, что найдется эксперт, который станет утверждать, будто Бентли умер от естественного гастроэнтерита (с медицинской точки зрения я выражаюсь ненаучно, но не будем обращать на это внимания, вы поняли, что я имею в виду), а не от яда?

— Нет! — решительно возразил доктор Пьюрфой. — Если бы мышьяк был обнаружен в меньшем количестве, тогда адвокаты могли бы уцепиться за доводы какого-нибудь специалиста, лелеющего свои личные представления о симптомах мышьяковистого отравления, и заявить, что их эксперты не находят всех симптомов в полном виде и поэтому смерть возможно отнести и за счет естественной причины. Но никому ничего подобного не удастся доказать при наличии в теле трех граммов мышьяка.

— Понимаю. Значит, защите придется базироваться на другом основании, не так ли? И есть лишь единственный аргумент, который она может противопоставить обвинению, а именно: что не миссис Бентли отравила мужа, а кто-то другой.

— Интересно было бы послушать, как защитники обоснуют этот ложный аргумент, — любезно согласился доктор Пьюрфой. — Алек, подлей себе еще портвейна и пусти графин по кругу.

— Нет, с меня хватит, — заявил Алек, внезапно вскочив с места. Извините, по с вашего разрешения я перейду в гостиную.

— К чему такая спешка, Александр, или я тебе наскучил? — спросил Роджер.

— Нет-нет, не поэтому, по ведь я обещал Шейле задать ей трепку и, пожалуй, начну прямо сейчас, пока вы чешете языки.

— Алек, — заметил доктор, когда дверь закрылась, один из тех редких людей, чье общество очень освежает, так как они всегда молчат, если им нечего сказать. Я лишь раз в жизни встретил еще одного подобного человека, и вы удивитесь, узнав, что это женщина. Налейте себе портвейна, Шерингэм, и подвиньте графин ко мне, пожалуйста. Так какие будут еще вопросы?

— Спасибо, — ответил Роджер, снова наполняя стакан. — Да, я еще кое о чем хочу вас спросить. Сколько времени обычно проходит между принятием смертельной дозы и наступлением смерти?

— Ну, это невозможно определить точно. Такой период может длиться от двух часов до нескольких дней.

— О! — сказал Роджер.

— Но обычно смерть наступает в первые двадцать четыре часа, правда, чаще всего спустя три,