Роджер смерил своего собеседника довольно прохладным взглядом, по вдруг весело расхохотался, совершенно восстановив душевное равновесие.

— А знаешь, Алек, ты иногда просто болван!

— Знаю, что ты так думаешь обо мне, — заметил Алек невозмутимо.

— А это не так? Но ты, пожалуйста, не расстраивайся. Гениальному сыщику еще кое-что пришло в голову. Перед тем как ты появился, я как раз раздумывал над ходом событий. Ты помнишь, что миссис Бентли купила отравленную бумагу для мух и какой поднялся ажиотаж вокруг того аптекаря, который ей эту бумагу продал?

— Да?

— Так вот, я тебя спрашиваю снова — это естественно, это правдоподобно, чтобы женщина купила эти бумажонки с целью, вымочив их, получить водный раствор мышьяка и потом отравить мужа? Что она спокойно отправилась в местную аптеку, где ее все знают, и купила эти бумажки? Любое убийство всегда сопровождается шумом и пересудами, и лучше всех это понимает будущий убийца. Неужели не странно в таком случае, что она купила бумагу именно у местного аптекаря, хотя с тем же успехом могла купить ее в Лондоне и все осталось бы шито-крыто?

— Да, вот это аргумент! Ты, значит, думаешь, что когда она покупала бумагу для мух, у нее не было, как это называется, тайного умысла?

— То есть отравить с ее помощью мужа? Ну, разумеется, сели она его вообще не травила.

— Но тогда зачем она купила бумагу?

— Этого я не знаю — пока. Но неужели нельзя предположить, что она её купила с целью уничтожения мух? Как бы то ни было, мы не должны упускать из виду этот момент, пока не услышим объяснений со стороны самой миссис Бентли.

— Значит, ты решил действовать исходя из того, ч го она не виновата?

— Это как раз то основание, мой дражайший Александр, на котором мы оба должны действовать. Совершенно не к чему сохранять беспристрастие. Если мы действительно хотим выполнить то, для чего сюда приехали, мы должны проникнуться сознанием, что миссис Бентли невиновна. Мы должны исходить из предположения, что она была ложно обвинена в убийстве, а следовательно виноват кто-то другой, и наш долг установить, кто именно. В противном случае мы как защитники будем действовать только вполсилы. Ты должен чувствовать яростное негодование при одной только мысли об иностранке, не имеющей родных в Англии, об этой бедной женщине, которую все единодушно обвинили в убийстве еще до суда, а на самом деле она совершенно ни в чем не повинна. Вот как ты должен себя вести, если, конечно, не холоден как рыба и вообще способен чувствовать хоть малейшее волнение из-за чего бы то ни было.

— Да я — ого-го как иногда возбуждаюсь! — вскричал с готовностью Алек. Да я просто с ума схожу от возбуждения! Лопаюсь от негодования! Давай прямо сейчас пойдем и убьем полицейского!

— Да, я понимаю, что наша позиция во многих отношениях необычна, продолжал Роджер уже поспокойнее. — Но ты должен согласиться, что дело очень интересное.

— А я согласен. Поэтому я и приехал сюда.

— Ну и хорошо. Значит, мы друг друга понимаем.

— Но послушай, Роджер, давай поговорим серьезно. В своих рассуждениях об отравленной бумаге ты допустил промашку.

— Да? Какую же?

— Ну… представим на мгновение, что это она все-таки отравила мужа. Думала ли она, что отравление расценят именно как убийство? Ведь отравление мышьяком не может быть определено как намеренное без дополнительных анализов и всего, что для этого необходимо. Может, она понадеялась, что и доктора, и остальные будут считать смерть наступившей вследствие естественных причин?

— Алек, — задумчиво произнес Роджер, — а ведь это чертовски умное замечание.

— Но эта мысль случайно пришла мне в голову, скромно пояснил Алек.

— Случайно, или ты пришел к этой мысли в ходе тщательных раздумий, она все равно чертовски умна. Да, ты совершенно прав. Действительно, каждый преступник или преступница полагают, что именно его или ее преступление никогда не раскроют — я имею в виду тех, кто сознательно встает на путь преступления. Отравитель исходит именно из этого соображения. Это очень важный пункт для психологию убийства, и я весьма сожалею, что не могу сейчас порассуждать на эту тему не торопясь, как она того заслуживает. О том, что называется самоуверенностью, ложным представлением о своих возможностях, о тщеславии (другого слова здесь не подберешь) человека, сознательно идущего на преступление. Я часто думаю об этом. Ведь такой убийца полагает, что это другие попадаются, других разоблачат, но он, он сам — слишком для этого умен и его никогда не поймают. Сыщики никогда не докопаются до истины и не смогут обвинить его. Однако при всей самоуверенности и тщеславии убийцы очень редко ведут себя неосмотрительно, прежде чем совершить преступление. И миссис Бентли тоже была бы крайне осторожна, будь она убийцей.

— Но не надо забывать, что никаких подозрений в отношении ее и не существовало, пока Мэри Блауэр не рассказала миссис Сондерсон об отравленной бумаге для мух.

— Алек, — с одобрением заметил Роджер, — ты проявляешь весьма значительное понимание сути дела. Да, это именно так. И какое чудовищное здание зиждется на этом случайном сообщении Мэри Блауэр! Если бы она промолчала, то, уверен, мы с тобой никогда не узнали бы об Уичфордском деле. Ты только подумай. Мэри Блауэр посылает письмо, написанное миссис Бентли Аллену, а не передает его миссис Аллен, и тогда и в помине не было бы всех возникших вследствие этого осложнений. Не было бы телеграммы братцу Альфреду, его приезда в Уичфорд и его контроля над всем делом. Докторам не пришлось бы размышлять о причинах смерти мистера Бентли и они не послали бы на экспертизу пузырек с микстурой. Не было бы дополнительного повода для вскрытия. Да, ты прав: не было бы пи малейшего сомнения в том, что смерть мистера Бентли произошла от естественных причин. Если бы горничной Мэри Блауэр не овладела внезапная жажда самоутверждения, врачи, вероятнее всего, выписали бы, как полагается, свидетельство о смерти от гастроэнтерита.

— Гастроэнтерита?

— То есть обострения диспепсии, а именно ее диагностировали с самого начала, как ты помнишь.

— И таков был бы окончательный диагноз, даже несмотря на то, что пациента отравили?

Роджер сделал большой глоток из кружки с пивом, которым он предусмотрительно запасся, в том числе и для Алека.

— Вижу, — сказал он, — я должен прочитать тебе краткую лекцию о последствиях отравления мышьяком, чтобы ты смог разобраться в данном вопросе. Усвой наконец что, попросту говоря, смерть из-за мышьяковистого отравления и является, в сущности, смертью от гастроэнтерита. Мышьяк убивает, вызывая гастроэнтерит, точно так же, как его может вызвать другой сильнейший раздражитель: например, стекло, если его раздробить мельчайшим образом, превратив в пудру, — и это самый выразительный в данном случае пример. Не входя в технические подробности, можно сказать, что такой мельчайший порошок разрушает слизистую оболочку желудка. Вот что такое гастроэнтерит.

— Но, значит, если мышьяк и такой порошок оказывают одинаковое воздействие, то отравление нельзя отличить от гастроэнтерита? Я имею в виду при вскрытии, но без анализа состояния органов?

— Нет, в какой-то степени это возможно. Правильнее было бы сказать, что мышьяк действует, вызывая особую форму гастроэнтерита, но ее симптомы мало отличаются от обычной формы. Мышьяковистое отравление имеет некоторые ясно выраженные особенности (их примерно двадцать), такие, как сильная, продолжительная рвота и сильные боли в ногах, что и наблюдалось в случае с Бентли. При обычной форме гастроэнтерита эти симптомы не всегда имеются, но разделительная черта очень тонка и симптомы отравления могут быть восприняты как аномальный случай обычного заболевания.

— И потому отравители так часто употребляют мышьяк? Ведь если не возникает подозрения, что человека отравили, значит, это легко скрыть?

— Несомненно. И еще одно: мышьяк раздобыть нетрудно, однако обычный врач далеко не всегда бывает настороже. За всю свою жизнь он вряд ли один раз на сотню встречается с отравлением. Он думает, что пациент страдает обычным гастроэнтеритом, и когда тот умирает, врач, не задумываясь, в свидетельстве о смерти ее причиной укажет банальный гастроэнтерит. Ему и в голову не приходит, что тут