Бейлербей Кафы плюнул хану под ноги.

— Родосский шакал! Тебя выпустили из клетки только на единый час, и ты, вместо того чтобы насладиться покоем, властью, царским величием, бросился на стадо и стараешься перекусать как можно больше. Ты забыл: у стада есть пастух и кнут.

— Задавите их за пологом моего шатра! — крикнул Инайет Гирей.

Слуги подхватили бейлербея и кади под руки, потащили.

Но слуг отстранил брат хана, калга Хусам Гирей.

— Слишком честь велика турецким псам, чтоб душить их!

Хусам огромный, выше всех в шатре. Голова круглая, со спины даже ушей не видать. Тело будто широкая доска.

Плечи остры, приподняты — топоры топорами. Руки расставлены. От плеч до локтей железные, негнущиеся, а от локтей как плети. На плетях этих, опять же неподвижные, тяжелые, будто ядра, кулаки.

Едва полог захлопнулся за бейлербеем и кади, два раза вжикнуло да хрястнуло — и тишина: ни крика, ни храпа.

Инайет Гирей покосился на молчаливых вельмож своих:

— Дело сделано: мы побили турок.

Молчит Култуш, ширинский бей. Не смотрит на хана. Глаза веками прикрыты. Заглянуть бы в эти глаза! Как они нужны Инайет Гирею! Ширин-бей сидит в Эски-Крыме, в старой столице Крыма. У Ширин- бея тот же двор, что и у Гиреев, свой калга и свой нуреддин[8].

Сыну ханского калги русские из ежегодных поминок дают по 25 рублей, а сыну ширинского бея по 150. Сыновьям хана положено из поминок по 245 рублей, ширинскому бею все 300. В деньгах бы дело — голова не болела. Что Ширин-бей скажет, то в Крыму и будет. У Гиреев ханская сласть, а у Ширин-бея — власть. Гиреев на трон из Турции возят, Ширин-бей не только по крови, но и духом — татарин. Ему — татарская вера. Иной хан и года не сидит на троне, а Ширин-бей — вечен.

Коли он молчит, молчат и другие: и Барын-бей, и Кулук-бей, и Сулеш-бей, молчат и мансуровские мурзы.

— Ну, коли вы молчите, тогда я скажу, — в голосе Инайет Гирея вера и власть. — Татары! Мы побили турок, пора прищемить хвост и турецкой цепной собаке. Я говорю о Кан-Темире. А покуда передайте моему войску: я дарую аскерам Кафу на полный их произвол до вечерней молитвы.

— Государь, где твое слово? — В ноги к хану бросились отцы города. Они выдали бейлербея и судью, спасая Кафу от разорения. И вот хан нарушил слово.

— Опомнись, государь! Над тобою аллах!

— Я знаю, что отвечу всевышнему! — Хан дал знак слугам. — Этих — тоже.

В шатер вошел калга Хусам Гирей. На его сабле было насажено два сердца.

— Маметша-ага, — хан сдвинул брови, — почему ты медлишь передать мой приказ войскам? Пусть татары грабят и жгут! Пусть огонь будет очистительным!

— Государь, нам нужно многое обговорить, но я хочу быть среди тех, кто запустит сегодня свои руки в купеческие сундуки!

'Ба! Заговорил ширинский бей. И глаза открыл!'

— Ах-ха-ха-ха! — захохотал Инайет Гирей, спала тяжесть с плеч. Калга Хусам схватился за бока. Засмеялся Ширин-бей, засмеялись Барын-бей, и Сулеш, и Кулук, и мансуровские мурзы.

Инайет Гирей размахнул руки, и, словно подгребая ими, позвал к себе людей, и обнялся с теми, кто был ближе.

— Татары! Сегодня великий день! Мы едины. А коли мы едины — значит, мы свободны. А коли мы свободны — значит, думать нам не о том, как угодить турецкому султану, а о том, как собрать растерзанную на куски нашу праматерь, великую и ослепительную Золотую Орду!

— Вот поэтому-то, мой повелитель, — сказал хану Ширин-бей, — нужно забыть все прежние ссоры. Я думаю о Кан-Темире. Если он будет с нами заодно — мы непобедимы. Если же мы оттолкнем его от себя, наше дело погибло. Его стрела метит нам в спину.

— Ширин-бей, мы теперь же пошлем к мурзе Кан-Те- миру гонца. Мы пошлем не кого-нибудь, а нашего начальника сейменов Маметшу-ага. Пусть он расскажет Кан-Темиру о нашей дружбе к нему и о нашем единстве… А теперь — спешите! Сундуки Кафы ждут вас!

Калга Хусам первым покинул шатер хана. Через минуту радостный вопль вспугнул птиц с гнездовий. Вопль перешел в визг и конский топот. Орда мчалась грабить купеческую Кафу.

Шатер опустел.

Перед Инайет Гиреем, мрачно потупясь, стоял Маметша-ага. Хан засмеялся, махнул рукой:

— Спеши в Кафу! К мурзе Кан-Темиру поедешь в полночь. — Хан устало сел на ковер и приказал подать обед.

Крымские ханы ели в одиночестве.

Есть не хотелось. Хотелось побыть с невеселыми своими мыслями. Свершилось то, что когда-нибудь должно было совершиться в Крыму. Хан вышел из повиновения Истамбулу. Видно, недаром Инайет Гирей был сыном Гази Гирея Бури, самого неспокойного хана во все времена татарского Крыма. Пора было показать Истамбулу: Крым — царство, а не вотчина турецкого султана.

С ханом Инайет Гиреем произошла обычная история. Два года назад его привезли с острова Родоса в державный Истамбул.

Инайет Гирей был осчастливлен. Он целовал порог султанского трона и руку султана. Выслушивал наставления пьяного Мурада, до того пьяного, что глаза у пего закатывались, как у человека, теряющего нити с земным. И всякий раз Мурад пересиливал дурман и говорил слова твердые и жестокие: про то помни и про это, а позабудешь — берегись. Провинностей у крымского хана может быть много, а кара за них одна. Как тут не вспомнить законы Чингисхана?

Молча перенес Инайет Гирей посвящение в ханы, по с той поры он думал только об одном: у султана Мурада нет наследников мужского пола. Правда, султану еще не исполнилось и тридцати лет, но как он похож на мертвеца, когда пьян. А пьян султан, по слухам, каждый день.

И снова ярость подхватывала Инайет Гирея на черные свои крылья. Кафский кадий осмеливался лепетать о шариате, пороча законы Чингисхана. Что же турецкий султан, наследник калифов, защитник дела пророка Магомета, убежище веры, не соблюдает тех законов, которые должен хранить? По шариату, пьянство наказывается смертью или восемьюдесятью ударами плетей, а султан Мурад преследует курильщиков табака, а вино разрешил пить специальным султанским указом.

Пей, больше пей, оттоманское отродье! Да потопят тебя зеленые пары хмеля! Пей, ибо стоит засохнуть дереву Оттомана, и на пустой престол империи есть только один наследник — хан Крыма. У Мурада пока еще живы братья, но ведь — пока. Они пока в тюрьме. Но ведь пока! До первого султанского гнева. Султаны Турции имеют право убивать своих братьев.

Первым совершил братоубийство султан Баязид. Он задушил брата Якула и завещал братоубийство своим царственным потомкам. Оправдание содеянного нашлось в Коране. 'Возмущение хуже казни, — говорит Коран, — и поэтому надлежит следовать примеру, данному Богом, который желает быть единым и не имеет себе соперника. Согласно с сим и представитель Бога на земле, то есть султан, равномерно должен быть один на престоле и не иметь себе никакого соперника'.

Баязид умер в плену, у Тумурленга в клетке, но его завет — слава аллаху! — живет. Султаны душат своих братьев, а детей содержат в гаремах, как в тюрьмах.

Государственные думы хана Инайет Гирея прервал гонец… Он был в пыли — одни глаза сверкают.

— Великий хан! — гонец поцеловал прах ног повелителя. — Великий хан! Казаки осадили Азов.

Инайет Гирей от неожиданности хлопнул ладонью о ладонь. И захохотал, закатился, упал на подушки в изнеможении.

Испуганным слугам указал на гонца.

— Дайте ему сто грушей!

За дурную весть неслыханно щедрая награда? В уме ли хан?

Э, нет! Хан с ума не сошел. А вот быть ли в здравии Мураду, когда ему донесут: турецкая крепость