заметили, их сотрудников становится здесь все больше. Надо тикать!
Откуда-то это ужасное слово взялось в Харбине, и Лидия слышала его все чаще и чаще.
— Тикать? — спросила она беспомощно. — Но куда?
— Тикать надо в Париж, — пояснил Котя. — Там цивилизация! Мы ведь тут живем, как троглодиты какие-нибудь.
— Троглодиты жили в пещерах, — пояснила начитанная Лидия. — А мы живем в домах.
— В домах! — фыркнул Котя. — В избах! Как крестьяне! Вот вы, например, где мясо и рыбу держите, чтоб не протухли?
— Как где? — удивилась Лидия. — На леднике, конечно.
— На леднике! — передразнил Котя. — А все цивилизованные люди в Европе имеют такие особенные холодильные агрегаты — они называются рефрижераторы. И там не пользуются керосиновыми лампами, а только электрическими, как в Дворянском собрании и в главной конторе КВЖД. И утюги… там нет этих ужасных чугунных утюгов, вроде того, которым ты сегодня подпалила рукав на твоем любимом платье. Там электрические утюги!
Про Котю всем было известно, что он ради красного словца не пожалеет родного отца. Тетя Наташа всегда первая над ним смеялась, но на сей раз почему-то молчала и слушала, только глаза у нее были отсутствующие. Она не спорила с ним, а когда он сделал Лидии предложение и девушка совсем было собралась отказать, тетя Наташа вдруг горячо сказала:
— Соглашайся, Лидуся! Котя — человек ненадежный, однако он тебя увезет во Францию. У него дядя там, очень его зовет и даже работу обещает на заводе «Рено». Выходи за него и уезжай. Даже если вы через год разведетесь, это будет лучше, чем здесь погибать, когда советские придут на КВЖД. Котька прав — к тому идет. Поезжай, устраивайся. А если дело хорошо пойдет, мы с Таткой тоже к тебе приедем.
И Лидия вышла за Котьку…
Ну что ж, тетя Наташа как в воду глядела: ровно через год они разошлись, и Лидия порадовалась, что не стала менять фамилию, так и осталась Делекторской. Впрочем, Котя, который уверял, что только она виновата в их разводе, ледышка несчастная, ее и за это ужасно ругал, уверял, что она заранее готовилась его бросить, потому и не взяла его фамилию.
Да ладно, ей уже давно было наплевать на скандалиста Котю. Жаль только, что теперь можно было рассчитывать только на себя, и помочь тете Наташе с Таткой, застрявшим в Харбине, было совершенно нечем. А там вообще стала как бы советская страна. А потом японцы начали прибирать Китай к рукам, так что еще неизвестно, что было лучше.
Но в Париже для русских эмигрантов тоже медом не было намазано. Правда, многие знакомые Лидии, соседки по кварталу в Пасси, пошли работать продавщицами или манекенами в мезон де кутюр (модные дома). Они уверяли, что и Лидия может понравиться какому-нибудь кутюрье. Однако она точно знала, что оставаться в одном городе с Котей ей нельзя. Житья не даст, беспрестанно будет клянчить денег на кокаин, а то еще и зарежет!
Она тайно сбежала в Ниццу — и здесь ей наконец-то повезло!
Постепенно она кое-что узнавала о жизни своего хозяина.
Ко времени их встречи Анри Матисс прошел сорокалетний путь в искусстве. Он родился в 1869 году на севере Франции, в городе Като-Камбрези. Его отец торговал зерном, имел москательную лавку, но хотел дать сыну хорошее образование и сделать его, например, адвокатом. Однако матушка Анри, происходившая из старинного фламандского рода, в свободное время любила расписывать тарелки и мечтала о другой судьбе для обожаемого сына. Разумеется, отец победил, и, окончив в восемнадцать лет лицей, Анри получил в Париже юридическое образование, а потом устроился клерком к одному адвокату. До сих пор он и думать о живописи не думал. Но вот молодой человек слег вдруг надолго в постель после не слишком удачной операции аппендицита. И… он просто от скуки умирал, матушка захотела хоть как-нибудь развлечь сына: преподнесла Анри набор масляных красок, кисти, самоучитель по живописи, а потом и этюдник.
Через несколько месяцев, испортив всего лишь три-четыре холста, Матисс написал чудесный натюрморт, которым мог бы гордиться профессиональный художник. И больше он не захотел расставаться с искусством… оставшись, впрочем, самым серьезным и образованным среди своих богемных друзей.
Грандиозное панно «Танец», с которого и началось знакомство Лидии и Матисса, весьма своеобразно связало музеи трех стран: США, Франции и России. Это панно должно было украсить три арки свода музея в Мерионе площадью в пятьдесят квадратных метров. Однако из-за ошибки в масштабах автору пришлось два раза заново переписать весь холст, который затем должны были отправить за океан. Но французский искусствовед Луи Жилле выразил сожаление, что подобный шедевр увозится в США, а Франция даже не попыталась удержать его. К счастью, Парижский муниципалитет внял разумному совету Луи Жилле, и первоначальный вариант панно был приобретен Музеем современного искусства в Париже, а второй — американским Фондом Барнса.
Но вот через полгода прекрасное панно и все связанные с его созданием хлопоты были закончены, и Лидия встревожилась: снова нужно будет искать заработок. Она простилась с больной мадам Амели Матисс, с дочками художника…
Кстати, работая у художника и познакомившись с его семьей, Лидия подумала, что та противная брюнетка, которую она встретила у порога Матисса, была в общем-то права: на фоне этих ярких лиц с жаркими черными глазами, смуглых, с черными лоснящимися кудрями, ее бледную кожу, голубые глаза и светлые прямые волосы вполне можно было не заметить! Недаром Матисс ни разу не предложил ей позировать, а нанимал натурщиц, случалось, прямо на набережной Ниццы, где они торговали рыбой прямо с лодок своих мужей и братьев!
К тому времени Лидия уже начала кое-что понимать в жизни своего мэтра. Он был деликатен и добродушен, но все-таки оставался мужчиной. Он искренне любил жену, которая делила с ним самые трудные времена Монмартра и Монпарнаса, однако… теперь она была прикована к постели. И хотя Матиссу было за шестьдесят, он отнюдь не стал стариком… Лидия прекрасно понимала, что не только позировать приглашает он молоденьких красавиц с такими тугими грудями, что они норовили просто-таки разорвать тесные блузки из дешевого ситца. Как-то раз Лидия, придя утром раньше хозяина, обнаружила, что малиновое покрывало на диване в мастерской, где по часу отдыхал днем Матисс (он очень мало спал ночью, часа три-четыре, не больше, и ему необходима была сиеста), смято устрашающим образом, скомкано невесть как…
Она стояла над покрывалом и глазела на него. И в это время вдруг отворилась дверь, и вошел мсье Матисс. Лидия тотчас отскочила к своему столу, как будто ее застигли за чем-то непотребным, например, за воровством картин мэтра, и почувствовала, что сейчас со стыда сгорит. А он как ни в чем не бывало подошел к дивану и расправил покрывало. Потом позвонил горничной и приказал принести завтрак себе и Лидии.
Раньше он никогда ее не угощал, этого не было в условиях их контракта!
Она выпила с ним кофе, не поднимая глаз от чашки.
Потом Матисс заговорил о том, что срок ее службы закончился, и дела вроде бы все переделаны, но мадам Амели нужна помощь, она становится все более слабой. К Лидии она привыкла и полюбила ее, она не хочет видеть чужое, равнодушное лицо около себя. Не может ли мадемуазель Лидия остаться работать у Матисса уже не секретарем, а помощницей дорогой Амели?
Лидия знала, что, согласно законодательству, эмигранты не имеют права на постоянный оплачиваемый труд, за исключением считаных профессий — манекена, статиста на киносъемке, временной няни, сиделки или натурщицы. То есть предложение Матисса для Лидии с ее паспортом эмигрантки и не слишком-то хорошим французским было просто спасением!
— Вы можете проводить у нас день, а вечером уходить домой, — продолжал мэтр. — Потом посмотрим — может быть, вы перейдете жить к нам. Разумеется, ваша плата сохранится, никаких вычетов из нее я не буду делать.
Лидия, которая до сей минуты сидела, опустив глаза, почти испуганно уставилась на Матисса. Странно — почему в первую встречу (да и потом) он показался ей таким веселым и приветливым? Сейчас художник разговаривал с ней холодно, как с чужой.
Это ранило ее до глубины души. Лидия разозлилась: да никогда в жизни! Он потому сделал ей такое
