— О'кей, ребята?
Карим расписывал людей по районам. Распоряжался по поводу агитации жителей, обрисовывал цели, размышлял, как будет происходить марш. Он обязал представителей отчитываться, назначил дату их сбора. Расхаживая по сцене, он не замолкал ни на минуту и полностью владел аудиторией. Никто не подвергал сомнению его полномочий. Каждому он давал «конфетку»: «У тебя это отлично получится, Халед», «Ты просто создан для этого, Монзур», «Женский комитет отвечает за флажки».
Назнин поглядывала на мужа: когда же он выступит? Шану не смотрел на нее. Шея его опускалась все ниже, пока не стало ясно, что он изучает не блокнот, а собственную грудь. Назнин осторожно прижалась к нему коленями. Но отклика не последовало.
Некоторое время она не слушала, что говорит Карим, а следила за его напряженной фигурой, как он снова и снова меряет шагами сцену.
Она вдруг перестала быть собой. Ей никогда не было свойственно задумываться о мире: в голове не помещаются глобальные вопросы, хватает мыслей о себе, о настоящем часе, дне, неделе. Но вот она смотрит на Карима: как поглощен он всем этим! Вопрошатель — о «Львиных сердцах», Карим — об Афганистане. Вопрошатель ему — черное, а он — белое. Назнин почувствовала, что Шану как паром окутывает отчаяние, поняла, что он сам не свой от страданий, и ни раса, ни сословие, ни краткое изложение вопроса его не спасают.
Так зачем переживать за весь мир, если она не может поддержать сейчас собственного мужа?
— Пойдем.
Шану не услышал. Назнин толкнула его коленом, и его нога безвольно отлетела.
Собрание подходило к концу. Шану прокашлялся и сунул свой доклад под мышку.
— Как-нибудь в другой раз, — сказал он и улыбнулся, но глаза у него бегали, плясали, как на углях.
— Если кому-то интересно, о чем я говорю, подходите ко мне! — крикнул Вопрошатель.
Вокруг него собралось несколько человек. Назнин увидела среди них старшего Сорупы.
— Клянусь Аллахом, мы все выступим, как один, — не замолкал Карим, когда люди начали уже выходить из зала.
«Но Господь этого не хочет, — подумала Назнин. — Ах, Карим, почему ты видишь только то, что хочешь видеть?»
На этот раз скрыться от миссис Ислам не удалось. Как только Назнин переступила порог мясной лавки, она чуть не отдавила гранд-даме ногу.
— Ах, молодость, мечтания на ходу, — сказала миссис Ислам.
Назнин со всей возможной вежливостью осведомилась о ее здоровье.
Миссис Ислам проигнорировала вопрос.
— Мечтаешь уехать домой? Ждать уже недолго.
Запах мяса сшибал с ног. Зайти в эту лавку все равно что прогуляться внутри кишечника. Куча ощипанных кур в окне. Убиты обычным способом, как встарь. Совсем непохожи на тщательно запаянные в целлофан части куриных тел в английских супермаркетах. За прилавком — люди в белых халатах, честно и откровенно забрызганных кровью. На прилавке — горой наваленные куски баранины. С потолка свисают на крючьях половины коров, покрытые слоем желтого жира. В глубине виднеется единственная морозильная камера, в которой стоит пустая коробка из-под мороженого, чтобы в нее капало, ибо камеру отключили после короткого срока службы, на возобновление которого вряд ли стоит надеяться. Камеру недолюбливают. Никто не хочет покупать мясо, которое полежало там сколько-нибудь времени.
Мясной запах такой сильный, что, когда Назнин открыла рот, ей показалось, будто она лизнула сырую и жирную котлету.
— Вы сегодня отлично выглядите, миссис Ислам.
Миссис Ислам покопалась у себя в рукаве. Вытащила розовый носовой платок с кружевом по краю и покашляла в него. Назнин впервые услышала ее кашель. Может, у нее кончился сироп?
Миссис Ислам положила платок обратно в рукав. Рукава у нее болтались мешком, как будто она заболела слоновой болезнью.
— Я умираю, — огрызнулась она, — ты решила, наверное, что смерть мне к лицу.
Ее маленькие черные глазки мерцали бешенством.
Назнин рассмотрела ее со всем вниманием. Миссис Ислам и вправду сегодня не такая, как всегда: вроде все как обычно, а суть будто исчезла, будто угасает миссис Ислам. Назнин обратила на это внимание. Может, она похудела?
— Значит, муж твой уже купил билеты, — сказала миссис Ислам, — а ты бежишь домой собираться.
— Какие билеты?
Ни с того ни с сего миссис Ислам схватила Назнин за подбородок. Пальцы у нее хрустели, как сухие листья.
— Такое честное личико. С таким и врать не стыдно!
Назнин поняла, что даже на таком близком расстоянии она не чувствует больничного запаха от миссис Ислам. Вот что изменилось.
— Я не знаю, о чем вы говорите, — сказала Назнин.
Она взяла руку миссис Ислам и мягко отстранила от своего лица.
— Не знаешь? Конечно, такое невинное создание, как миссис Ахмед, вряд ли что-нибудь знает. Разве ты не знаешь, что твой муж в слезах прибежал к доктору Азаду, и доктор Азад дал ему денег на побег?
Дыхание ее стало тяжелым. Она покачнулась, и Назнин еле удержалась, чтобы не подать ей руку.
— Доктор Азад дурак. И денег своих не получит. Я сказала ему, но разве кто будет слушать старуху, которая отжила свой век?
Назнин отступила. Дверь совсем близко. Она обернулась. Шаг — и свобода. Внезапно ей захотелось бежать от этой женщины.
Миссис Ислам, словно прочитав ее мысли, схватила ее за руку своими бумажными пальцами. Она добавила в голос сахару, но результат получился сомнительный — все равно что насыпать сахару в чили.
— Я бы тебя отпустила, дитя мое, простила бы тебе долг и благословила, но как мне быть с остальными? Дашь уйти одной — все захотят уйти. Мои сыновья придумают, что делать. Лучше просто отдай мне долг.
— Это невозможно, — воскликнула Назнин, — сколько вам ни отдавай, все равно долг не уменьшается.
Миссис Ислам отпустила ее руку.
— Бог всегда показывает путь, — сказала она, скромно улыбаясь, — надо его только увидеть.
Шану ездил по городу до раннего утра, но Назнин встретила его на пороге.
— Это правда? — потребовала она ответа.
— Хороший вопрос, — ответил Шану, — мне кажется, что это самый лучший из всех вопросов.
— Я хочу знать…
— Тогда подожди, — сказал Шану, — подожди минутку. Я ведь вошел всего секунду назад. И еще не снял куртку. — И он начал стягивать ее, чтобы не было возражений. — Ты ведь ненавидишь, когда я вхожу в дом и забываю ее снять. Ты ведь скорее высосешь внутренности таракана, чем будешь смотреть, как я ем в куртке.
У нее пересохло во рту. Так он это знает? Она же так тщательно скрывает свои эмоции.
— Да, — сказал Шану, — пойми, не настолько уж я слеп.
Он продолжал стоять в коридоре. Прямо над его головой — лампочка. Надо ее заменить, очень слабая. Не убивает темноту, а заметает ее по углам и в складки на лице Шану.
Шану стоит, и Назнин пробирает страх — не от того, что Шану скажет или сделает, а от того, что он видит, глядя на нее.
