конец? Будет ли Карим, настаивая на своем, просить, чтобы она осталась? Что, если возвращение домой — просто очередной проект Шану? Еще недавно она была в этом уверена, сейчас уже нет. И напомнила себе: надо подождать, пока все не станет ясно.
Это не утешало, внутренние терзания продолжались. Почему она должна ждать? Ей вдруг представилось, что, пока она ждет, кто-то уже взял лист бумаги, написал ответы и направил свет на страницу. Она готовила девочкам луковые бхаджи, которые съедят с кетчупом — для смягчения вкуса, и, забыв, что режет чили, потерла глаз. Глазное яблоко чуть не взорвалось от острейшей боли; она закричала. Включила воду и подставила под кран лицо. Но огонь чили не потушишь целебной струей холодной воды. Назнин вдохнула, и вода потекла в нос.
Назнин сосредоточилась на рези в глазах, подняла голову навстречу боли, чтобы сжиться с ней, чтобы прочувствовать ее до конца. Огонь был яростный, и с такой же силой вспыхнула в ней злоба. Назнин вдруг всю охватил пожар гнева. «Я сама буду решать, что мне делать. Я сама скажу, что со мной будет дальше. Я это сделаю сама». По телу пробежал ток, и она снова вскрикнула, на этот раз от радости.
Боль отступала медленно. Тень от нее оставалась до ночи. Радость тоже поиссякла, от нее остались только воспоминания.
Первая мысль — отправиться в Дакку с мужем и детьми. Так будет правильно, и она снова будет с Хасиной. Но сомнения атаковали ее со всех сторон. Девочки будут страдать. Шахана никогда там не приживется. Что в Дакке будет с Шану? Если разобьются его мечты, то что их снова склеит? Как они будут жить? Что они будут есть? Может, остаться здесь и посылать Хасине побольше денег будет лучше? Получится ли вообще ее сюда привезти? А если Шану согласится уехать без них, что тогда? Выйдет ли она замуж за Карима? Хочет ли она этого? Девочкам будет трудно. Но просто отвергнуть его невозможно. Наверное, лучше все-таки поехать в Дакку.
И Карим, непрошеный, возник у нее в памяти и заполнил ее собою, терзая покорную душу.
Ночью, когда все в семье уснули, Назнин превратилась в вуду и достала с полки Коран. Она открыла суру «Милосердный»:
Она вспомнила, как вечером муж сидел на диване, безмятежно подстригая ногти, как, придя домой, поцеловал ее в лоб и сказал: «За все эти годы я ни разу, ни единожды, не пожалел о выборе невесты». Она подумала о дочерях — таких красивых подарках Господа. На душе стало спокойнее. Никакое из благодеяний Господа она не считает ложным. И снова начала читать:
Марш против мулл был назначен на 27 октября. Листовки «Львиных сердец» летали в почтовые ящики (Назнин нашла им применение, составляла на них списки покупок), засоряли двор и кружили по зеленому пригорку в Альтаб-Али-парке.
По всей стране наших детей учат, что ислам — это великая религия. Но правда ясна. Ислам — это кипящая ненависть. Он порождает жестокие массовые убийства за рубежом. В наших городах он размножает злобных бунтарей.
Шану внимательно читал каждую листовку. Он сохранял спокойствие.
Карим горячился:
— Господи, они же до конца жизни будут жалеть об этом. Они даже не понимают, что говорят. Ислам устанавливает четкие правила ведения войны. Не разрешается убивать женщин, детей, невинных мужчин и стариков. Не разрешается убивать других мусульман. Сколько мусульман погибло в Нью-Йорке?
Он стоял за тюлевыми занавесками Назнин и стучал ногой, словно разминался перед пробежкой или стряхивал судорогу. Зазвонил мобильный. Он посмотрел на него, выключил, и Назнин поняла, что это был отец.
— Им нужны факты.
Он сложил руки и посмотрел на Назнин сверху вниз. В своих пенджабских штанах, телогрейке, больших ботинках и тюбетейке он выглядел так, будто собрался либо в мечеть, либо на драку.
— «Исламские террористы, исламские террористы»! Мы слышим это постоянно. Но никто ни разу не слышал про католических террористов, правда? Или про индусов террористов. Или про евреев террористов.
Если Шану потерял свою невидимую аудиторию, то Карим ее внезапно увидел. И начал разглагольствовать:
— Но давайте представим себе…
Назнин попыталась представить, но захлебнулась в потоке его гнева. Муж к концу тирады говорит обычно все меньше и меньше, Карим — все больше и больше. И чем больше он говорит, тем меньше в нем уверенности.
— Знаешь парня, которого зарезали?
— Он вышел из больницы? — спросила Назнин.
— Все ходят, болтают о бандах и питают тем самым ненависть расистов. А газетам это нравится. Только на самом деле нет никаких банд.
Назнин открыла и закрыла рот. Еще совсем недавно Карим с легкостью употреблял это слово. А как же парни, которые пришли на собрание, разве им недостаточно было малейшего повода, чтобы начать потасовку? Они каждый вечер патрулируют район, «слоняются, как овечки», по выражению Шану.
— Есть просто компания ребят; они бездельничают, шалят. Ну, порой нарываются на неприятности. Но они хорошие ребята. Когда у нас будет марш, они тоже придут. Поддержат нас. Когда на марш выйдут «Бенгальские тигры», мы все окажемся по одну сторону баррикад. Что до беспорядков — наше дело не начать их, а разрулить.
Аллах избавил ее от страданий. Благодарим Ево Самово Милосердново и Самово Доброво.
Сестричка я тебе писала какая Лапушка хорошая? Она доказывает свое имя. Я пошла к ней спросить какже план штобы начинать милосердие? Она мне показала нокти как она нарисовала на каждом маленькую звездочку и спросила красиво? Я поняла што милосердие ище не началось. Я сказала што в нашем городе очень нужно милосердие для детей на которых вылили кислоту. Я и название придумала Жертвы Кислоты. Она и не думала долго спрашивает меня как зовут мальчика Монжу. Черес две три минуты она уже звонит в газету и все соопщаит газетчику Самое главное што Лапушка сама заплатит за операцию Куршеду.
Я сказала Монжу. Даже ее растаившее лицо видно как меняется. Она закрыла здоровый глаз и немного отдохнула. Слишком много радости. Это как привести на пир голодающево человека.
Когда она открыла глаз она штото сказала што я не раслышала. Я наклонилась ухом к ее рту. Перед уходом нужна исповедь. Так она сказала. Я сделала такое плохое и я никогда никому не говорила. Так она мне сказала. Я посмотрела ей в здоровый глаз и увидила што она должна расказатъ иначе не успокоитса.
Она мне сказала што когда Куршеду было два годика он так кричал так кричал што она потеряла расудок и ударила ево сильно по ногам. Она сказала только неделю до этово ему сделали операцию на ноги. И она говорит што может изза нее и вдруг нужна ище операция на ноги. Она так сказала.
Ты спрашивала у врача? Я ей говорю. Ты спрашивала врача? Я кричу штобы она меня услышала.
